Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий: монологи со сцены

Давно ли вы работаете у Любимова?

Я работаю в театре пятнадцать лет.

Как возникли декорации к спектаклю «Тартюф»?

Это придумал Любимов. Или мы все вместе придумали. Это никогда невозможно рассказать. Это есть творчество. Это есть нечто, что не объяснить словами. Вот меня часто спрашивают: «Как вам пришел на ум этот образ?» — Это есть вдохновение. Сидишь, сидишь, кусаешь пальцы до крови, и вдруг где-то в полпятого утра кто-то сел, на ухо пошептал — бах! — строка. Потом ты думаешь: «Неужели это я придумал?!» Какие-то просветления есть, которые необъяснимы. Если бы это возможно было объяснить, то можно было бы подманивать вдохновение.

Такой вопрос: «Пиковая дама»…

Я надеюсь, что вы не ждете от меня:

Вы хотели историю про «Пиковую даму»? — Она уже отошла в прошлое. Видите, все на местах. Ну, нервы попортили человеку. Любимову даже операцию делать пришлось. А в общем он работает, продолжает. К счастью, не так страшен черт. Я могу вам сказать абсолютно откровенно, что и в той, и в другой статье, которые были, все либо передернуто, либо вырвано из контекста, либо переврано, либо просто чистая клевета. К сожалению, люди, которые взяли на себя смелость это напечатать, не проверили. А у нас опровержений никогда, к сожалению, не появляется. Но я думаю, что товарищи сделают выводы. Мне очень печально, что эта постановка не состоялась и не состоится. Я думаю, не будет ее. А если и состоится, то не с этой компанией: Рождественский, Любимов и Шнитке. Будет с кем-то другим. Будет, может быть, по-другому интересно, но не так. Я знаю их замысел, видел макет. Это было поразительно.

В какие театры вы ходите?

Я хожу к Эфросу. Эфроса смотрю. А если честно признаться, я почти не хожу в театры. Во-первых, у артистов мало возможностей для этого. И еще, я опасаюсь влияний, особенно в то время, когда работаю над новой вещью, постановкой. Если мне что-то нравится, мне досадно, что я там не работаю, а если не нравится — мне жалко артистов, расстраиваюсь. И потом. Артисты — люди восприимчивые. Это помимо нас. Если тебе что-то понравилось, ты пытаешься повторить приемы. Я не хожу в театры. Только в конце сезона, когда уже понятно, что нужно смотреть. Слушаешь людей, которым доверяешь, и тогда уже идешь смотреть, неважно даже куда. В самых неожиданных местах появляются интересные вещи. Для меня неважно, в какой театр пойти. Везде есть хорошие артисты. К сожалению, очень редко, но в театре, от которого вы этого не ожидаете, появляется спектакль, который производит впечатление разорвавшейся бомбы. А к Эфросу я люблю ходить еще и потому, что я с ним дружу. И еще смотрю спектакли Любимова в своем театре.

С кем интереснее работать — с Любимовым или с Эфросом?

Этот вопрос поставлен неверно. Мне было бы интересно работать и с Любимовым, и с Эфросом, и с Бруком, и с Тарковским… Со всеми ними очень интересно было бы работать. Но работать по-разному. И по-разному интересно.

Необычайно интересно работать с Эфросом. Особенно интересно было мне. Я до этого двенадцать лет работал в театре только с одним режиссером театральным. И вдруг встретился с человеком, который занимается абсолютно другими вещами. В смысле эстетики и формы. Но теми же самыми в смысле идей и проблем. Они совсем не разные по тому, как думают про эту жизнь. А по тому, как они это воплощают — они разные. И с ними необычайно интересно работать, и с тем, и с другим.

С Любимовым безумно трудно работать. Но с Эфросом еще труднее. К Любимову мы уже привыкли. А Эфрос — он очень мало возится. Он набрасывается и пускает тебя, говорит: «Давай! Пошел! Как можешь. Барахтайся. А теперь, — говорит, — ребята, надо играть!»

Любимов все доводит до конца, не позволяет, чтобы на его глазах был полуфабрикат. Он может с ума сойти от этого. А Эфрос допускает и больше доверяет актерам. Он верит. Он считает, что через несколько спектаклей артисты дотянут. Вот в этом, может быть, небольшая разница между ними. А так они простукиваются в одно и то же. Недаром эти две фамилии стоят в первых рядах режиссуры нашей. Ну, еще может быть, там одна, а может быть, больше никого.

Сколько аппаратуры! Здесь столько аппаратуры кругом, как в студии звукозаписи. Какой маленький! Я такого не видел! Покажите! Или это микрофон только? А сам магнитофон где? Сзади?

Только, пожалуйста, не щелкайте, ради Бога! У меня часто на моих выступлениях на первых рядах сидят люди с безумными глазами. Они беседуют между собой: «У тебя кончается? Теперь я пишу!» Начинают перематывать. Им уже абсолютно наплевать, что происходит на сцене.

А для некоторых самое главное — попасть в зал. А дальше неважно, что происходит. Прорвался, рубаха порвана, воротник набок, но я тута, в зале.

У кого-то плохо работает магнитофон. Пожалуйста, выключите! Потом перепишете лучше! Вы не представляете, как это мешает. На Западе есть шутихи — специальные раздражители. Например, ультразвук слышат только собаки. Но им можно довести человека до головной боли, до отчаяния. Вот звук вашего магнитофона на меня так же действует. Если возможно, выключите. Иначе я не смогу работать.