Юлия Бекичева - Мой муж – Сальвадор Дали

«В сущности, отец был для меня человеком, которым я не только более всего восхищался, но и которому более всего подражал – что, впрочем, не мешало мне причинять ему многочисленные страдания. Молю Господа приютить его в своем царствии небесном, где, уверен, он уже и пребывает, ибо три последних года его жизни были отмечены глубочайшим религиозным кризисом, принесшим ему в конце концов утешение и отпущение последних причастий.»

«Сальвадор написал, что кадакесский дом, хранящий память о нашем детстве и юности, издалека кажется ему белым сахарным кубиком, запачканным желчью. Наш дом и правда похож на сахарный кубик, но ведь, как это ни горько, желчью запачкал его сам Сальвадор, пусть даже по чужой воле», – писала сестра Дали.

В конце второй мировой войны Дали удалось снова побывать в отчем доме:

«Я постучался в дверь.

„– Кто там?

– Это я.

– Кто это?

– Я, Сальвадор Дали, ваш сын“.

Было два часа утра, и я стучал в дверь своего родного дома. Я обнял сестру, отца, теток. Они накормили меня супом из хамсы с томатом и оливковым маслом. Мне показалось, будто ничего не изменилось со времен революции».

(Несмотря на боязнь путешествий, Дали мечтал увидеть Америку. Мечта эта впервые посетила художника, когда ему в руки попали номера журналов «New Yorker» и «Town and Gauntry». Он смотрел на репродукции и за спиной Сальвадора вырастали крылья.

«Это было уже навязчивой идеей. Я хотел съездить туда, повезти туда свои проекты, возложить хлеб на этот континент».

Мечта Дали сбылась благодаря одной из почитательниц таланта художника, доброй приятельницы Ноайи. Это была его первая поездка в Америку и он, действительно, гулял по улицам Нью-Йорка с белым батоном в обнимку.)

Приезжая в Кадакес, влюбленные с еще большим рвением принимались за работу: он писал картины и изобретал, чем бы еще удивить капризную публику, она мыла, мела, выращивала овощи и фрукты, ловила рыбу, торговалась с крестьянами, покупая у них творог, молоко, мясо и сметану. Рядом с Дали Гала стала более сдержанной и молчаливой, чем была когда-то. Но все, кто встречал ее на улице, понимали: она – влюблена, счастлива, ее глаза излучают свет.

«Из моего хаоса Гала неустанно ткала полотно Пенелопы. Едва она раскладывала по местам документы и мои заметки, как я снова все приводил в беспорядок в поисках какой-либо совершенно не нужной мне вещицы, что было не более чем внезапным капризом. Почти всегда я оставлял лишнее в Париже по совету Гала, которая отлично знала, что именно понадобится мне для работы. Пока я не спал, не ложилась и она, наблюдая за тем, что я делаю еще более напряженно, чем я. Поэтому я нередко пускался на жульничество, извлекая удовольствие из драмы и желая видеть ее страдающей.»

Порой, Дали казалось, что еще немного и он сорвется. Лопнет терпение, откажут руки, ослепнут глаза, но…

«Я говорил себе: спокойно, продолжай свое. Вместо того, чтобы отступить на шаг, я делал пять шагов вперед, поддерживаемый Гала, такой же упрямой и несгибаемой, как я.»

Благосклонно прощая обиды женщине, которая по закону все еще оставалась его женой, Поль Элюар не уставал писать стихи и письма, каждый раз адресуя их ей, «… похотливой и разнузданной, такой, к какой ты меня приучила».

– Зачем она тебе нужна? – уговаривал убивающегося от тоски поэта друг Бретон. – Твою постель согревает Нуш – одна из самых красивых женщин в наших краях. Ман Рэй облизывается, глядя на ее формы, Пикассо мечтает писать ее портреты. Зачем тебе Гала?

– Я люблю свою жену 18 лет. Если бы не она, ты не знал бы меня, ты не знал бы Поля Элюара.

1931, 1932, 1933, 1934 годы – плодотворное время для Дали. В Испании, в барселонской галерее «Каталония» впервые состоялась выставка сюрреалистических работ художника. В Нью-Йорке, в галерее Жюльена Леви были выставлены 3 картины Дали, что положило начало его огромному успеху в Америке. Сальвадор опубликовал в Париже свой кинопроект «Babaou» («Бабау»), дополнив сценарий кинематографическим обзором и очерком о Вильгельме Телле. Тогда же он приступил к работе над иллюстрациями к «Седовласому револьверу» Бретона и написал картины «Рождение текучих желаний», «Невидимая арфа, совершенная и посредственная», «Портрет виконтессы де Ноайя», «Неплоские яйца на плоской тарелке», создал 42 иллюстрации к «Песням Мальдорора» графа Лотреамона. В лондонской галерее Цвеммер прошла его первая персональная выставка в Англии (16 картин, 20 рисунков и 17 набросков.

Одной из самых известных, прославившихся во всем мире, не потерявшей своей актуальности и сегодня картин стала работа «Постоянство памяти», на которой художник изобразил «размягченные часы».

«– А почему они такие мягкие? – спросил кто-то из публики.

– Какая разница, мягкие или твердые? – ответил я. – Ведь главное, чтобы они показывали точное время.»

«Мне нужно было дивное изображение, но я его не находил. Я отправился выключить свет, а когда вышел, буквально „увидел“ решение: две пары мягких часов, одни жалобно свисают с ветки маслины. Несмотря на мигрень, я приготовил палитру и взялся за работу. Через два часа, когда Гала вернулась из кино, картина, которая должна была стать одной из самых знаменитых, была закончена. Я усадил Гала и закрыл ей глаза:

– Раз, два, три… Теперь можешь смотреть!

Я наблюдал за тем, как она разглядывает картину и как отражается на ее лице очаровательное удивление. Так я убедился, что изображение производит эффект, ибо Гала никогда не ошибается.

– Думаешь, через три года вспомнишь эту картину?

– Никто не сможет ее забыть, увидев только раз».

Кажется, в тот период во Франции не осталось ни одной газеты, которая не написала бы о многочисленных выставках художника. На этот раз рецензии были, как на подбор. Сальвадор Дали снова стал притчей на устах критиков, журналистов, публики. Его работы вызывали восхищение, скепсис, раздражение, одним словом – интерес.

«В день успеха все крысы, все грязные цыганские уши, все розовые щеки легкой жизни были бы у наших ног. Строгость и самоограничение держали нас в постоянной форме, в то время как другие утопали в легкой жизни. Кокаин, героин, алкоголь и педерастия, повсюду кокаин, героин, пьянствография, опиум и педерастия стали средством достичь легкого успеха. Франкмасоны порока помогали друг другу с сентиментальной привязанностью из общего страха перед одиночеством. Наша сила, Гала и моя, была в том, чтобы жить чисто среди этой скученности – не курить, не колоться, не нюхать, не расстилаться – всегда одни и вместе, как это было в моем детстве и отрочестве.»