Тимоти Колтон - Ельцин

Свобода, которую выбрал Ельцин на своем посткоммунистическом пути в Дамаск, была ближе к тому, что политический философ Исайя Берлин назвал «негативной свободой» (свободой от препятствий, отсутствием ограничений), чем к «позитивной свободе» (свободе во имя достижения определенной цели) [818] Berlin I. Four Essays on Liberty. Oxford: Oxford University Press, 1969. Берлин считал, что негативная свобода выше свободы позитивной. Другую точку зрения можно найти в книге: Sen A. Development as Freedom. N. Y.: Random House, 1999. . У современников Ельцина уход от марксистской догмы и советских структур принимал различные формы. У него это было легкое отношение к рынку и отвращение к всемогущему государству. Лучше всех об этом сказал Михаил Фридман, банкир и нефтяной магнат, один из первых российских миллиардеров:

«Ельцин, будучи человеком свободным внутренне… интуитивно всегда как бы переходил на рынок как цель. Это потому, что… как говорил мой однофамилец, Милтон Фридман, „капитализм — это свобода“… [Ельцин думал], надо дать людям свободу, и они все сделают хорошо. Как ее точно дать — он не знал. Но [он считал], что надо освободить от контроля людей, потому что мы зажимаем, а вот если бы их отпустить, я бы на их месте горы перевернул. Я уверен, что на таком уровне все было. Очень как бы болезненно, весь этот [советский] контроль. [Он чувствовал, что] те, кто контролировал, тоже уже ни во что не верили» [819] Михаил Фридман, интервью с автором, 21 сентября 2001. Он упоминает книгу: Friedman M. Capitalism and Freedom. Chicago: University of Chicago Press, 1962. .

Если бы Ельцин в самом деле был социал-демократом, он скорее принадлежал бы к тому же типу, что и Тони Блэр в Британии, Фелипе Гонсалес в Испании или Герхард Шредер в Германии, чем к державникам левого толка из довоенной и послевоенной Европы. Он не видел никакого противоречия в том, что Россия сможет справиться со своими проблемами только в том случае, если государство в ней будет справедливым и эффективным, но при этом для того, чтобы государство стало таковым и заручилось народной поддержкой, ему необходимо победить экономические трудности.

Истоки своего энтузиазма по свержению советского строя Ельцин мог усматривать в эпизодах из своего полузабытого прошлого. В главе «Записок президента», где он превозносит Игнатия и Николая Ельциных, он рассказывает о заработанных тяжелым трудом мельнице, кузнице и пахотном наделе, о несправедливости и социальной вредности экспроприации всей семейной собственности государством. Ельцин знал, как боролся за выживание в ссылке Василий Старыгин, который делал и продавал местным жителям мебель. Единственное преступление этих родственников Ельцина заключалось в том, что у них была собственность, они много работали и «много брали на себя». А советская власть с ее притягиванием к нулевому исходу «любила скромных, незаметных, невысовывающихся. Сильных, умных, ярких людей она не любила и не щадила». Ельцин, как человек незаурядный, чувствовал себя обязанным исправить эту ошибку и создать общество предприимчивое, в котором контроль государства был бы ограничен. Чтобы избавить общество от апатии, он предложил людям ролевые модели из собственной биографии: спортсмен, который тренируется и побеждает соперников, как делал он сам на волейбольной площадке; политик, занявший независимую позицию, как он в 1987 году после своего «секретного доклада», и выживший, несмотря на гонения; пациент, который делает первые неуверенные шаги после операции, как это произошло с ним в Барселоне в 1990 году. Россиянам нужно было раскрепощаться, избавиться от «рабской психологии» и открыть дорогу «незакомплексованным, смелым людям, которых раньше [в советский период] просто давили». Судя по всему, идеалом для Ельцина были его бережливые уральские предки. И он видел признаки того, что в России вновь появляются люди с «психологией мужиков, которые не ждут чужой помощи, ни на кого не надеются… Поругивают всех и упрямо делают свое дело» [820] Ельцин Б. Записки президента. С. 121, 235–236, 238, 392. См.: Mikheyev D. Russia Transformed. Indianapolis: Hudson Institute, 1996. P. 70–71, 89; Breslauer G. W. Gorbachev and Yeltsin as Leaders. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 153–154. Этот терапевтический аспект иногда путают с «социальным дарвинизмом», в котором проповедуется выживание сильнейшего и истребление слабейших. На общественном уровне Ельцин был заинтересован в том, чтобы Россия сотрудничала с Западом, а не соревновалась с ним. .

После переворота 1991 года Ельцин ни психологически, ни политически не был в состоянии активно принимать решения. 29 августа он улетел из Москвы в Юрмалу, где две недели загорал, плавал и играл в теннис. Дважды на короткое время он возвращался в столицу, съездил с миротворческой миссией в Армению, а потом еще две недели провел в Сочи. 18 сентября в Москве Ельцин почувствовал себя эмоционально истощенным, возникли сильные боли в сердце. Но 25 сентября, когда он поехал в Сочи, Павел Вощанов объявил, что президент «взял тайм-аут, собственно, не для отдыха, а чтобы в спокойной обстановке работать над своими дальнейшими планами, а также над новой книгой, которую он задумал» [821] Борис Ельцин отбыл на отдых // Известия. 1991. 25 сентября. . Сторонники Ельцина были ошеломлены тем, что он исчез из поля зрения и в такой момент занимается мемуарами. Как сказал впоследствии один из депутатов от «Демократической России», это было все равно как если бы Наполеон после победы при Аустерлице удалился на Ривьеру писать стихи. Советники Горбачева сочли, что российский лидер и его окружение играют с ними «в кошки-мышки», и Горбачев отказался ехать в Сочи на встречу с ним («Нам надо честь беречь») [822] Виктор Шейнис, интервью с автором, 20 сентября 2001; Союз можно было сохранить / Под ред. В. Т. Логинова. М.: АСТ, 2007. С. 325. . На самом деле в Бочаровом Ручье Ельцин продиктовал лишь несколько абзацев той рукописи, которая в дальнейшем превратится в «Записки президента», второй том его мемуаров, и у него не было ни малейшего желания играть с Горбачевым в какие-то игры. Но его «дальнейшие планы» нельзя было откладывать, и они составляли предмет ожесточенных дебатов с членами его команды вплоть до возвращения Ельцина в столицу 10 октября.

Пока Советский Союз пребывал в агонии, а Ельцин восстанавливал силы, российское правительство было в смятении. В июле Ельцин предложил Геннадию Бурбулису, свердловскому ученому, принимавшему активное участие в предвыборной кампании и претендовавшему на место вице-президента (им в итоге был выбран Александр Руцкой), стать руководителем его аппарата и создать Администрацию Президента. Бурбулис отказался: он мечтал заняться разработкой общей стратегии, а не «24 часа в сутки работать с картотекой» [823] Геннадий Бурбулис, второе интервью, проведенное Евгенией Альбац, 14 февраля 2001. О приглашении Бурбулиса никогда не сообщалось публично. . Ельцин придумал для него должность «госсекретаря» с неопределенными обязанностями. Руцкой, функции которого тоже не были обозначены, предложил Ельцину объединить должности вице-президента и главы администрации, чтобы самому стать связующим звеном между президентом и государственным аппаратом. Ельцин ответил, что «комиссар» ему не нужен, и отказался [824] Интервью Руцкого; Михаил Полторанин, интервью с автором, 11 июля 2001. . 5 августа Ельцин назначил руководителем аппарата своего старого приятеля по Свердловскому обкому Юрия Петрова, который с 1988 года был послом СССР на Кубе; Ельцину пришлось просить Горбачева, чтобы тот освободил Петрова от этой должности. Петров приступил к новым обязанностям около полудня 19 августа, как раз тогда, когда к российскому Белому дому приближались танки. Он еще не успел представиться Руцкому, Бурбулису и остальным сотрудникам, как все бросились вниз — туда, где Ельцин на танке № 110 произносил свою бессмертную речь [825] Юрий Петров, второе интервью с автором, 1 февраля 2002. Петров пришел к Ельцину в конце июля и сказал, что хотел бы работать в его новом правительстве. Ельцин показал ему документы по организации работы американского Белого дома и предложил эту работу. .