Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Маркс работал за единственным столом в доме, окруженный обычной домашней суетой. Дети придумали новую игру — они придвигали к стулу Маркса все остальные стулья и устраивали «дилижанс». Сидящий папа-Маркс был «лошадью», и ему приходилось делать вид, что он тянет «дилижанс», иначе не миновать кнута! Его дочь вспоминала много лет спустя, что некоторые главы «Восемнадцатое брюмера» были написаны «под стипль-чез троих маленьких детей» {28}. Когда ему требовалось сосредоточиться, Маркс работал ночью.

Он не спал до рассвета в холодной передней комнате, куря единственные сигары, которые были ему по карману, — дешевые, с резким запахом, из тех, что называют «дешевые и противные». Утром он, обессиленный, падал спать на диван, а семейная, домашняя жизнь безмятежно кипела вокруг него. Такой распорядок не мог не повлиять на его здоровье, в частности — на зрение {29}. Для чтения чаще всего использовались керосиновые лампы или свечи, но их свет был тусклым. Парафиновые лампы горели ярче, но у них был слишком резкий запах, особенно в таком тесном пространстве {30}. Ни одно из этих решений хорошим не было, но за неимением других ночью приходилось прибегать к ним, и Маркс использовал их по ночам, а иногда и днем, потому что тусклый солнечный свет почти не пробивался сквозь влажный туман, окутывавший Лондон зимой.

Несмотря на все усилия Маркса, статья о «Восемнадцатом брюмера» так и не появилась в печати — прежде чем он закончил ее, газета Вейдемейера закрылась. Отчасти проблема была и в том, что «статья» сильно выросла {31} (Маркс уверял, что это само собой так получилось {32}) до размеров небольшой книги. Сам Маркс был доволен, работа была написана в его лучших традициях, в стиле репортажа, который комбинировал глубокую научную эрудицию автора и анализ текущих событий, приводимый в историческом контексте. Там, где остальные видели просто волны, Маркс видел прилив. О невероятном взлете Луи Наполеона он писал: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории. …Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого… Революция XIX века должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание» {33} [46] Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 8. .

Трудно представить, что автор «Восемнадцатого брюмера» изображал лошадь во время написания, или подумать, что глаза у него были настолько воспалены, что он едва мог видеть. Читателя скорее поразит кристальная ясность этого произведения. Эта краткая и красноречивая работа превосходит все остальные своим великолепным анализом и стилем. Впрочем, все эти достоинства все равно не могли найти Марксу издателя, а Марксу нужно было чем-то зарабатывать деньги. Он в очередной раз выдвинул идею переиздания его «атаки на Прудона» и продолжал попытки заинтересовать потенциальных издателей своей книгой по политэкономии, однако ни то, ни другое не увенчалось успехом {34}. В конце февраля он писал Энгельсу: «Неделю назад я достиг очаровательного состояния: я не могу выйти из дома, поскольку мое пальто заложено, и не могу есть мясо, поскольку мясник закрыл мне кредит». Единственным светлым пятном на горизонте замаячила весть о плохом самочувствии одного из дядюшек-реакционеров Женни: «Если этот старый пес умрет, я выберусь из этой ямы». «Старый пес», однако, не умер, а отсутствие у Маркса пальто и наличных означало, что он не сможет пойти на банкет, посвященный годовщине событий 1848 года. Вместо себя он послал туда Женни, которой не нужно было платить за входной билет, поскольку она пошла туда в сопровождении француза {35}.

Казалось, у шпиков выработалось некое шестое чувство начет того, когда лучше вторгаться на личную территорию Маркса, — и он получает анонимную записку о том, что он и его друзья находятся под наблюдением провокатора {36}. Маркс полагал, что знал этого человека. Вильгельм Хирш совершенно неожиданно появился в группе Маркса в декабре, когда они только-только начали встречаться по четвергам на Фаррингдон-стрит. Догадка Маркса оказалась верна: Хирш был нанят прусской полицией, чтобы найти наконец доказательства для прокуроров, которые все никак не могли осудить членов Союза, сидящих в кельнской тюрьме {37}. Во время своего первого года пребывания в Лондоне Маркс с друзьями действительно походили на банду, в чем их нередко обвиняли: в их кругу регулярно обсуждались революции, политические убийства и любая антиправительственная деятельность. Однако к моменту появления Хирша гораздо более насущными проблемами стали пропаганда и собственное выживание.

С самого начала Хирш вызывал подозрения, и группа, не предупредив его, перенесла заседания «синагоги» на среду, в таверну «Роза и Корона» в Сохо {38}. Но это было временное решение. Хиршу платили по факту: если он сообщал конкретные сведения, ему выдавали деньги — поэтому он зачастую просто выдумывал заседания группы. Маркс не знал о такой изобретательности Хирша, как не знал и того, что другой шпион, Штибер, уже получил компрометирующие документы от другой группы эмигрантов и намеревается использовать их против группы Маркса. Самую же большую опасность представлял третий агент, о существовании которого никто и не догадывался, а он уже начал внедряться в окружение Маркса. Предательство этого человека будет очень дорого стоить всем им.

Энгельс приехал в Лондон на Пасху, но этот визит был уже не столь весел, как рождественский загул. Младшая дочь Маркса и Женни, Франциска, сильно заболела бронхитом и умерла вскоре после своего первого дня рождения, 14 апреля {39}. Смерть ребенка в таком возрасте была обычным явлением в Англии XIX века, почти 15 % новорожденных умирали, не дожив и до года {40}. Но эта печальная статистика не могла утешить родителей, и уж конечно — не Женни, чья скорбь усугублялась их ужасающей бедностью. У Марксов не было денег даже на гробик для их дочери. Не имея возможности нормально похоронить свое дитя, Женни перевела всю семью в другую комнату, оставив Франциску лежать в спальне. Она писала: «Трое наших детей легли с нами, и все мы плакали о нашем маленьком ангеле, чье крошечное безжизненное тельце лежало в соседней комнате».

Женни и Маркс безуспешно пытались занять денег у немецких и английских друзей (даже у Энгельса не было средств). Наконец Женни обратилась к эмигранту-французу, жившему неподалеку, и он дал ей два фунта на покупку гроба. «Когда она появилась на свет, у нее не было колыбели, и так долго, невыносимо долго ей было отказано и в последнем пристанище, — вспоминала Женни. — С каким же тяжелым сердцем мы провожали ее в последний путь!»