Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Переворот он приурочил к годовщине коронации своего дяди в 1804 году, после чего последовал долгий диспут с Национальным собранием по поводу истекшего в 1852 году депутатского срока Луи Бонапарта {8}. Виктор Гюго писал: «За одну ночь Свобода была низвергнута рукой того, кому был дарован меч для ее защиты; неприкосновенность Закона, права гражданина, достоинство судьи, честь солдата — все это исчезло перед натиском деспотизма, основанного на оружии, лжесвидетельстве и убийствах» {9}.

Республиканцы, социалисты и демократы вышли протестовать на улицы не только в Париже, но и на юге, и в Центральной Франции. Однако их ряды были безжалостно смяты солдатами; армия по численности значительно превосходила восставшх. Только за два дня боев, 3 и 4 декабря, было убито около 500 человек, а 26 тысяч человек арестовано {10}. Карл Шурц, который вел хронику восстания в Берлине в 1848 году, во время переворота Луи Наполеона был в Лондоне. По его словам, новость вызвала бурю негодования среди беженцев. Все собирались во французских клубах, где настроения «были близки к безумию» {11}. Но независимо от страстей, кипевших в Лондоне, революция на континенте была закончена.

Маркс говорил, что переворот окончательно разрушил надежды изгнанников на триумфальное возвращение на родину, к новым битвам {12}. Один несомненный плюс имелся и у этого события: противники Маркса были настолько деморализованы, что им стало не до демонизации Маркса. В какой-то степени он даже чувствовал удовлетворение, поскольку сбылось его предсказание о том, что вооруженное восстание окажется бесполезным.

Вейдемейер планировал начать выпуск газеты немецких коммунистов «Революция» в январе в Нью-Йорке, и Маркс приступил к работе над статьей для первого номера {13}. К тому времени, когда он сел писать ее, стало ясно, что французы в восторге от смелого жеста Луи Наполеона, он их восхитил. Плебисцит в поддержку его правительств составил 92 % от всех голосовавших {14}. Поддержку выразили и «денежные мешки» Франции, воспринимавшие успех Луи Наполеона как свой собственный; их ликующее состояние описал Маркс: «Преступления — его, но плоды — наши общие — такова их жизнерадостная оценка» {15}.

Актуальные новости из Франции были тем, чего так не хватало семье Маркс для того, чтобы пережить последствия этого тяжелого года. Работа Маркса в газете Вейдемейера не принесла ему денег, однако помогла воспрянуть интеллектуально и примирила Карла с Женни. Как и во времена Манифеста, она переписывала его статью начисто, пока страницы так и летели из-под его пера. 17 декабря Женни писала Энгельсу, что ее дорогой Карл «буквально сжигает свои пальцы над статьей об этих французских штучках» и должен дописать ее к концу недели, когда Энгельс, как обычно, приедет на выходные.

Энтузиазм Маркса был заразен. Женни пишет, что даже 4-летний Эдгар, который ныне носил прозвище Полковник Муш, пишет Энгельсу по три письма в день, «приклеивая на конверты старые марки с предельной добросовестностью» {16}. Годы спустя Женни будет вспоминать эти дни как одни из самых счастливых в своей жизни {17}. Помогая Марксу, деля с ним революционную работу, она отвлекалась от самой тяжкой, личной боли.

Как и следовало ожидать, Маркс не закончил статью на этой неделе, и дальнейшая работа была прервана приездом Энгельса. Рождество в доме Марксов было вынужденно скромным, учитывая их финансовую ситуацию, но появление Энгельса гарантировало, по крайней мере, что на праздничном столе у них будут и еда, и питье — благодаря деньгам Энгельса и кулинарным талантам Ленхен.

Большинство товарищей Маркса теперь встречались за пределами Сохо, в винном погребке на Фаррингдон-стрит, недалеко от Флит-стрит — сердца «газетного» Лондона. Маркс называл свой новый клуб «синагогой» {18}. Скорее всего, молодые холостяки, обычно сопровождавшие Маркса и в библиотеке, и в «синагоге», разделили и семейное торжество по поводу Рождества и Нового года, поскольку 1 января Маркс написал Вейдемейеру, что ни он, ни Люпус, ни Красный Волк ничего не написали для его газеты. Он объяснил задержку личными обстоятельствами со своей стороны, болезнью Люпуса, а также тем, что Красному Волку пришлось срочно переписать кусок своей статьи {19}, но настоящей причиной задержки следует считать то, что Энгельс высокопарно окрестил «Всемогущим Запоем» {20}. Энгельс извинился перед Женни за то, что в результате их загула Маркс две недели пребывает «на ложе боли и раскаяния» {21}. Женни ответила: «Как ты можешь думать, что я зла на тебя за этот маленький загул?.. Кроме того, такие интермедии чаще всего оказывают положительный эффект, просто на этот раз папаша Маркс, должно быть, простудился во время ночной экскурсии и философской беседы с племянником архиепископа», — так Женни обозвала самого Энгельса {22}.

Наконец, 20 января, Маркс пришел в себя настолько, что смог вернуться к работе, но только не покидая собственной квартиры. Его проблема теперь заключалась не в последствиях алкогольного отравления, а в геморрое. Как он писал Энгельсу: «Я не мог вернуться в читальный зал, ибо мой геморрой наказал меня сильнее, чем французская революция» {23}.

Пока он болел, Женни вела обширную переписку, принося извинения за болезнь мужа и обмениваясь вместо него с друзьями, в том числе с Энгельсом и Вейдемейером, новостями политики и журналистики, точно так же, как это делал бы сам Маркс.

Основное место в этой переписке занимали новости об арестованных в Пруссии товарищах. Маркс и Женни узнали, что через девять месяцев содержания под стражей их друзья в Кельне так и не предстали перед судом по обвинению в государственной измене, как было объявлено, поскольку власти сообщили, что расследование связано с большими трудностями и его придется начать с самого начала. В прессе об 11 обвиняемых говорилось мало, а еще меньше говорилось о махинациях прокуроров, чьи действия слишком походили на сознательное затягивание дела и задержку судебного разбирательства по той простой причине, что у них не было достаточных доказательств для обвинения {24}. Женни писала Вейдемейеру, что их товарищи останутся в тюрьме еще на три месяца из-за безобразного отношения властей и равнодушия общественности {25}.

Пока Женни работала секретарем собственного мужа, Маркс начал работать почти круглосуточно, чтобы организовать пропагандистскую кампанию в газетах, направленную на освещение положения арестованных членов Союза. Маркс утверждал, что либеральная и демократическая пресса Пруссии устранилась от этой истории, потому что партии, которые представляла пресса, увидели в преследовании властей возможность избавиться от своих политических конкурентов {26}. Маркс тем временем обратился к английским газетам, надеясь привлечь их внимание к проблеме. Он также торопился закончить статью о перевороте Луи Наполеона, которую назвал «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» — это была отсылка к 1799 году французского революционного календаря, когда Наполеон организовал заговор и установил свою диктатуру {27}.