Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Вероятность того, что Маркс живет с двумя женщинами сразу, причем обе являются матерями его детей… толпа не могла сопротивляться такому соблазну. Однако цена этой сплетни — не только билет в Лондон, а еще и средство дискредитации этого высокомерного тирана, который всегда так зло критиковал (если не уничтожал полностью) своих врагов; этого проповедника коммунизма, который утверждал, что его идеология не имеет ничего общего с идеологией свободной любви и не несет никакой угрозы святости брака…

За несколько месяцев до открытия Всемирной выставки ходили дикие слухи: якобы Луи Блан и Ледрю-Ролен (которые к тому времени были противниками) договорились организовать всемирное восстание, сидя в пабе на Хэймаркет. В нем должны были участвовать 90 тысяч иностранных беженцев, которым предписывалось одновременно поджечь свои дома, а помогать им должны были 200 тысяч ирландцев и их воинственных священников-католиков, скрывающихся под видом продавцов спичек {46}. Слухи дикие и нелепые — однако это не помешало властям континентальных государств усилить давление на лондонскую полицию, чтобы та арестовала предполагаемых диверсантов и расследовала дело о потенциальном заговоре. Правительства стран, пострадавших от революции 1848 года, считали, что Англия поступает с вопиющим безрассудством, организовывая выставку так скоро после европейских потрясений.

Посол Британии в Вене писал: «На Англию смотрят как на место, откуда не только исходит революционная пропаганда, но и поощряется разжигание мятежей и убийств» {47}.

Брат Женни, Фердинанд вон Вестфален, был одним из тех, кому наиболее активно угрожали экстремисты в Лондоне. В декабре прошлого года он стал министром внутренних дел Пруссии и, таким образом, отвечал за внутреннюю безопасность государства. 1 января он издал довольно жесткое постановление: запрещалось проводить политические митинги и собрания без полицейского надзора, а газетам для того, чтобы получить разрешение полиции издаваться, нужно было заплатить огромный налог {48}. Энгельс писал Марксу, комментируя это: «Твой зять с похвальным рвением выжигает всякую крамолу в Пруссии. Единственное мое опасение состоит в том, что этот прусско-бюрократический Брут скоро наложит лапу и на твои публикации, а это, увы, положит конец денежным поступлениям» {49}.

Англия вступала в золотой век капитализма, Пруссия открывала десятилетие реакции {50}.

Среди главных задач Вестфалена было — держать любые революционные материалы подальше от Пруссии. Все железнодорожные станции были взяты под контроль, количество сотрудников охранки увеличено, устроены засады и различные ловушки для того, чтобы задерживать распространителей запрещенной литературы. Причем рвение это не было ограничено одной лишь Пруссией или Германией. Фердинанд был убежден, что сердце революции бьется в Лондоне, и потому весной 1851 года послал в Англию своих агентов, чтобы искоренить заговорщиков, одного из которых он знал очень хорошо {51}. (Со своей стороны, Маркс публично называл Фердинанда «слабоумным и фанатичным ретроградом».) {52} Вестфален был уверен, что королева согласится выдворить из стран революционных агитаторов, если они будут пойманы с поличным. Материал расследования должен был выглядеть убедительно — и совсем необязательно быть правдивым {53}.

Как раз в это время немецкий шпион Вильгельм Штиберв и обратил внимание на кружок Маркса. Он нанял человека по имени Чарльз Флери — тот должен был представиться редактором газеты по имени Шмидт, якобы приехавшим на выставку в Лондоне. На самом деле Флери должен был следить за немецкими радикалами в английской столице, а отдельно — за частной жизнью Маркса. Вторую часть информации следовало передавать лично брату Женни {54}.

На практике это означало следующее: беременность Ленхен было уже невозможно скрыть; сам Маркс был под пристальным вниманием как прусских властей, так и политических конкурентов, а самое неприятное — за ним следили и его жена, и ее семья. Он должен был делать все, чтобы не быть уличенным в отцовстве. Любое подтверждение его неверности сделало бы из него посмешище среди противников и испортило бы его политическое реноме. В личном аспекте все было еще хуже. Его измена могла буквально убить Женни, которая и так уж вынесла ради него столько страданий. Более того, Маркс рисковал просто-напросто потерять свою семью. Узнав о трагедии Женни, Фердинанд (до сих пор обращавшийся к ней в письмах «моя дорогая, нежно любимая Женни» {55}) мог убедить ее вернуться к матери в Пруссию, где она могла бы воспитывать своих детей в комфорте и безопасности.

Вполне вероятно, что Марксу было пока не до будущего ребенка Ленхен, его слишком одолевали насущные проблемы, которые следовало решать немедленно.

В конце апреля Маркс сел на поезд и отправился навестить Энгельса. Легко представить себе разговоры этих двоих. Энгельс, вероятнее всего, от души сочувствовал затруднительному положению своего друга. А вот что могло происходить между двумя женщинами в тесной квартире на Дин-стрит? Женни и Ленхен были близки с детства. Теперь же между ними пролегла пропасть отчуждения, враждебности и печали. Единственной альтернативой для Ленхен было родить ребенка и оставить дом Маркса — или же отказаться от ребенка… и все равно, скорее всего, оставить дом Маркса. Казалось, не существует сценария, при котором она могла бы остаться жить в этой семье или чувствовать себя комфортно. Что до Женни — она уже убедилась, что Маркс был отцом ребенка Ленхен… и потому жизнь ее была разрушена. Она никогда не требовала от него ничего, кроме любви и верности, — а взамен отдала ему все.

Женни не вставала с постели, принимая каждый час по ложечке бренди и портвейна, чтобы успокоиться. Для Франциски она наняла кормилицу — потому что боялась, что девочку постигнет участь Фокси, если Женни будет кормить ее сама, находясь в состоянии такого стресса {56}. Ленхен заботилась об остальных детях. Лаура и Эдгар были еще слишком малы, чтобы почувствовать напряжение в доме, но Женнихен, которой в мае исполнялось 6 лет, уже вполне могла чувствовать его, хотя и вряд ли понимала. С первых своих фотографий смотрит она взволнованным взглядом ребенка, испуганного и уставшего от взрослых бед.

Она была бледная и худенькая, с огромными темными глазами, казавшимися еще больше, чем были на самом деле. Годы спустя она говорила Лауре, что с детства «привыкла держать в себе все, что меня огорчало. Я не могу говорить о том, что причиняет мне боль» {57}.

Маркс вернулся в Лондон ко дню рождения Женнихен, 1 мая. С того периода не сохранилось ни единой строчки писем о том, что было решено насчет ребенка Ленхен — но и так понятно, что Энгельс согласился взять вину на себя {58}. Оба друга должны были прийти к этому логичному решению. Энгельс никогда не заботился о своей репутации, особенно в отношении женщин. И, учитывая эту самую репутацию, история с беременностью Ленхен никого бы в эмигрантских кругах не удивила. Это даже в каком-то смысле спасло бы саму Ленхен от позора; даже сплетники сказали бы, что ее соблазнил настоящий эксперт. Это была ложь, на которую Ленхен согласилась.