Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Чтобы иметь возможность работать (то есть иметь возможность жить), Марксу был необходим якорь в лице Женни и его детей. Он мог сосредоточиться только посреди семейного шума и гама. Всю свою жизнь он мечтал находиться только в их обществе. Этот человек, с 17 лет посвятивший себя борьбе за счастье всего человечества, не мог заставить себя сесть за письменный стол в отсутствие женщины, которая возглавляла его невеликое домашнее царство. Он особенно ждал свою Женни. Она была не только другом и любовницей, она была человеком, чей интеллект работал на одной волне с его интеллектом, чья душа была созвучна его душе с тех самых пор, как 13 лет назад начался их медовый месяц. Ни сердце, ни голова Маркса не работали без Женни.

К началу июня он был уже совершенно не в состоянии переносить свое одиночество и отправился вместе с Пипером в Гуль, а затем, уже в одиночестве, в Манчестер, чтобы побыть там с Энгельсом, который только что возвратился из Ирландии вместе с Мэри {46}. По дороге от Дублина до Галоуэя Энгельс наблюдал опустевшие земли, обезлюдевшие из-за голода и наводненные английскими военными и полицией. Он описывает деморализованное состояние населения: «Они раздавлены политически и промышленно, все — от крестьянина до буржуа-землевладельца». Проклиная Вестминстер, Энгельс пишет: «Так называемая свобода английских граждан основана на подавлении колоний».

В знак солидарности Энгельс ныне щеголял с огромными усами, популярными среди обедневших ирландских аристократов. К ним он добавил пышную бороду — в противовес своим гладко выбритым коллегам-англичанам, — и она закрывала даже воротничок и галстук {47}. (К этому времени борода Маркса была коротко подстрижена.)

Однако даже компания нежно любимого друга не могла исцелить тоску Маркса. Возможно, это была неутихающая боль от потери Муша — а возможно, он просто безумно скучал по своей семье, с которой не расставался так надолго с тех самых пор, как они приехали в Лондон 6 лет назад. Каковы бы ни были причины — разлуку он переносил ужасно. 21 июня 1856 года, через два дня после тринадцатой годовщины их свадьбы, Маркс писал своей жене: «Простой физической разлуки с тобой мне достаточно, чтобы понять: время сделало с моей любовью то же, что солнце и дождь делают с растениями, заставляя их расти. Моя любовь к тебе, когда ты находишься далеко от меня, оказывается гигантской, могучей… в ней заключены все силы моего ума и весь пыл моего сердца… Моя дорогая возлюбленная, я снова пишу тебе потому, что я один, и потому, что это крайне утомительно — разговаривать с тобой мысленно, без твоего ведома, без того, чтобы ты меня слышала или могла мне ответить».

Его зрение, писал он, испорчено тусклым светом плохой лампы и табачным дымом, однако он мог представить Женни мысленно — и живо, как наяву.

«И вот ты передо мной, жизнь моя, и я подхватываю тебя на руки и целую, с головы до ног, всю, и падаю перед тобой на колени, и восклицаю: «Мадам, я люблю вас!» Да, я люблю тебя… Ты улыбнешься, моя ненаглядная, и скажешь: «К чему эта внезапная риторика?» Но если бы я мог сейчас прижать тебя к груди — я бы не вымолвил ни слова… На свете, конечно же, есть много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где еще я найду лицо, каждая черточка которого пробуждает во мне сладчайшие воспоминания моей жизни? В твоем милом личике я могу читать и бесконечную скорбь наших невосполнимых утрат — и когда я целую его, я покрываю поцелуями нашу с тобой печаль… «Похоронен в ее руках, возрожден ее поцелуями» — да, все верно, в твоих руках и твоими поцелуями…» {48}

К сожалению, ответ Женни на это письмо Маркса не сохранился, но и она тоже описала свою тоску из-за разлуки — в письме жене Либкнехта, Эрнестине, в середине июля. Женни описывает радость, которую доставляют ей ее дети {49}: малышка Элеонора (уже получившая прозвище Тусси — от французского «tousser», «кашлять», из-за ее тихого настойчивого покашливания {50}) и старшие девочки, на которых во время прогулок по Триру все смотрят с восхищением. Однако Женни тут же добавляет: «И все же чего-то не хватает… Быть вдали от Мавра мне трудно, да и девочки очень скучают по нему; даже малышка Туссихен не забыла папу и вспоминает о нем на удивление часто».

Женни также пишет, что никак не может справиться с тоской по Мушу. «Чем больше проходит времени, что я живу без моего дорогого сына, тем чаще я о нем думаю и тоскую все больше…» {51}

Поездка Женни в Трир оборвалась еще одной смертью — 23 июля умерла ее мать. Каролина фон Вестфален уж некоторое время болела, и Женни провела возле ее постели последние 11 дней. Эта смерть потрясла бы ее до глубины души и в более легкие времена — но после недавней смерти Муша это было совсем невыносимо. Женни написала Марксу, что уедет из Трира, как только уладит все дела своей матери с Фердинандом. Она планировала отправиться с детьми в Париж, который всегда успокаивал ее и дарил новые силы; затем на остров Джерси у побережья Нормандии — отчасти для того, чтобы поправить здоровье, отчасти потому, что жизнь на Джерси была значительно дешевле и приятнее, чем в Лондоне, а кроме того, там дети могли бы учить французский. Женни также сообщила, что сестра Ленхен, Марианна, работавшая в доме Каролины фон Вестфален, приедет вместе с ними в Лондон {52}.

Маркса обуревали противоречивые чувства. Предполагалось, что за время отсутствия Женни он найдет дом или квартиру подальше от Дин-стрит и, разумеется, заработает за это время денег. Он не сделал ни того, ни другого. Кроме того, полученное в прошлом году наследство было практически потрачено. Маркс признавался Энгельсу, что соглашался на все планы Женни, учитывая ее душевное состояние, — но на самом деле не представлял, как их можно воплотить в жизнь, учитывая их финансовые возможности {53}. Он пишет, что Женни не имеет представления о том, что творится в Лондоне. «Как ты понимаешь, я словно кошка на раскаленных кирпичах. Мне надо что-то придумать с квартирой к приезду семьи, но я понятия не имею, ни как выбраться из старой, ни как переехать в новую, поскольку у меня нет ни средств, ни подходящих вариантов» {54}.

Маркс делал единственно возможную вещь — он пытался отсрочить неизбежное. Он писал Женни: «Хотя я больше всего на свете жажду увидеть тебя и детей — так сильно, что это невозможно описать словами — я хотел бы, чтобы ты осталась в Трире еще на неделю. Так вам с девочками будет лучше».

Он намеренно сгущает краски, добавляя: «Вместо того чтобы спать с тобой, я сплю с Пипером, это ужасно. В одной комнате, по крайней мере… За эти три недели я стал дьявольским ипохондриком» {55}.

Была еще одна причина, по которой Женни действительно лучше было бы остаться в Трире: в то лето в Англии стояла немыслимая жара. Энгельс писал, что он постоянно купает «свое внешнее я в воде, а внутреннее — в различных других жидкостях» {56}. В этой тяжелой атмосфере Маркс отчаянно с утра до ночи искал новый дом для своей семьи {57}. Наконец 22 сентября он объявил Энгельсу, что нашел подходящий дом в районе Хаверсток-Хилл, рядом с Хэмпстед-Хит в Северном Лондоне {58}. Это было излюбленное место биржевых маклеров, торговцев и коммерсантов, старающихся перевезти свои семьи из центра города {59}. Район был застроен не до конца, не было ни нормальных дорог, ни водопровода, не было даже газовых фонарей для освещения улиц в ночное время и во время тумана (Маркс описывал район как «нечто незаконченное»), однако Маркс был счастлив самим фактом того, что нашел квартиру {60}. Графтон-Террас, 9, — трехэтажный каменный дом, построенный 7 лет назад, — располагался в ряду одинаковых, словно близнецы, домов. 8-комнатная квартира была в четыре раза больше квартиры на Дин-стрит, а арендная плата — выше в два раза {61}. Маркс не выбрал бы такую дорогую квартиру, не будь так велико его желание покинуть Сохо, а кроме того, он мог не обратить особого внимания на цену, ожидая наследства матери Женни. Прикинув их обычные расходы, он мог по обыкновению легкомысленно решить, что ожидаемого наследства и его гипотетических заработков хватит на оплату аренды такого дорогого жилья.