Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Маркс с большим облегчением воспринял то, что Лафарг отошел от политики и сосредоточился на семейных проблемах. Прошлым летом Маркс приезжал в Париж на несколько дней — инкогнито — поскольку получил тревожное письмо от Лафарга-старшего, который опасался, что его сын совсем забросил занятия. Поль тогда уверил Маркса, что не политика отвлекла его от экзаменов, а здоровье Лауры, и обещал пройти испытания осенью {80}. К февралю он все еще ничего не сдал, однако продолжал оправдываться состоянием жены. Разумеется, Лафарг о ней и в самом деле беспокоился — но так же бесспорно и то, что, несмотря на то, что он говорил Марксу, политика стала его любовницей.

Через несколько недель после похорон Нуара Анри де Рошфор, редактор «Марсельезы», был арестован в Париже за призывы к восстанию против императора, содержавшиеся в статье памяти убитого журналиста {81}. Одним из адвокатов Рошфора стал известный республиканец Гюстав Флоранс. Флоранс был очень страстным — некоторые сказали бы, безрассудным — адвокатом тех, кого, по его мнению, обвинили несправедливо, и потому на арест Рошфора он сразу же откликнулся, провозгласив начало революции. Он встречался с Рошфором, когда того задержали, и в ответ на его арест немедленно организовал захват присутствовавшего при встрече полицейского комиссара, собрав и организовав группу из 560 человек, которая должна была выступать в роли народной милиции. Они отправились в рабочие кварталы и колыбель парижского радикализма — Бельвилль, где Флоранс планировал захватить оружейный склад и вооружить своих революционеров. Разумеется, эта авантюра провалилась: к утру Флоранс, призывавший народ к оружию, обнаружил рядом с собой всего одного пылкого, но совершенно незнакомого молодого человека {82}. В течение месяца Флорансу удавалось избежать задержания, после чего он бежал в Голландию, а затем и в Лондон. Там в марте он вступил в Интернационал и попал в дом Маркса {83}. (Тем временем Большое жюри признало Бонапарта невиновным в смерти Нуара.)

Рошфор был другом Лонге; впервые они повстречались в тюрьме Сен-Пелажи, в особом крыле для политзаключенных, потом Лонге неоднократно писал для «Марсельезы». Со своей стороны, Лафарг не имел личных или профессиональных связей с заключенным под стражу редактором. Тем не мене, он решил руководить газетой, пока редактор сидит в тюрьме. Как и молодой Маркс, Лафарг считал, что все, что ему нужно для выражения своих взглядов — это газета. Однако все его попытки казались сотрудникам «Марсельезы» смешными и нелепыми: прежде всего, он даже не был практикующим журналистом, и хотя его инициативы были встречены вежливо, по большому счету его игнорировали. В конце концов, дошло до того, что он не мог опубликовать в «Марсельезе» ни одной статьи {84}. Однако другому члену семьи повезло на этом поприще больше.

В конце февраля Маркс пришел к выводу, что английские газеты не в состоянии правдиво описать положение ирландских заключенных в английских тюрьмах, и потому написал молодому коллеге по Интернационалу в Брюсселе, Сезару де Папу, предложив ему тезисы для статьи, которую тот должен был опубликовать в поддержку узников {85}. Де Пап опубликовал письмо Маркса дословно, в два этапа {86}. Маркс обвинял «страну буржуазной свободы» в применении пыток. Возможно, из-за того, что он не ожидал дословного опубликования письма, стиль изложения отрывист, без обычных словесных кружев Маркса. Однако это придало написанному еще большую убедительность. Он подробно описывает муки заключенных: Деннис Даулинг Малкахи, врач и редактор газеты «Ирландский Народ», «прикован к телеге, нагруженной камнями; на шее у него железный ошейник»; О’Донован Росса, владелец газеты, «35 дней провел в каменном мешке подземелья, день и ночь его руки были скованы за спиной»; Чарльз Кикем, еще один редактор «Ирландского Народа», не может пользоваться правой рукой из-за абсцесса, но его принуждают дробить камни и кирпичи левой рукой, выдавая на обед 6 унций хлеба и кружку горячей воды; О’Лири, 60– или 70-летний старик (его имя было Мерфи, но об этом никто не знал) посажен на хлеб и воду на три недели, потому что он объявил себя атеистом и отказывается признавать религию даже под угрозой применения силы.

Скорбный список пыток был очень длинным и включал в себя упоминание о смерти одного из заключенных, не выдержавшего мучений. Затем Маркс пишет, что были предприняты попытки проверить, как следят за здоровьем заключенных, но запрос на посещение тюрем был отклонен {87}.

В этом обращении Маркс был не одинок: Женнихен пришла в ярость, узнав, что «Марсельеза» поддержала английскую газету, предостерегая читателей от определения «ирландцы — политические мученики», и буквально выстрелила гневной статьей (подписав ее «Дж. Уильямс») 27 февраля, которая появилась во французской газете 1 марта {88}. В ответ «Марсельеза» прислала просьбу писать еще {89}. Так началась двойная жизнь Женнихен — гувернантки днем и защитницы ирландских узников ночью.

Она была в восторге не только от перспективы опубликовать свои статьи, но и оттого, что ее перо разоблачало несправедливость. Вся ее предыдущая жизнь прошла под влиянием идей и речей ее отца — теперь у нее появился шанс проверить свои собственные силы.

Первая статья Женнихен оканчивалась провокационной фразой: «Двадцать фениев умерли или сошли с ума в тюрьмах наигуманнейшей Англии!» {90}, а следующая статья была написана еще более остро и смело. В ней Женнихен обвиняла премьер-министра Гладстона во лжи и попытках скрыть преступления его правительства; в качестве доказательства она использовала письма О’Донована Росса, написанные огрызком карандаша на туалетной бумаге и тайно переданные на волю {91}. (Флоранс, ставший теперь постоянным гостем Маркса, перевел письма на французский, и Женнихен смогла полностью привести их в своей статье.) {92} Ирландца заставляли есть, словно животное, стоя на четвереньках, привязывали за шею к его тачке. Избитый, неоднократно лишенный пищи, он смотрел, как его сокамерники умирают в невыносимых условиях из бесчеловечного заключения: «Я не жалуюсь на наказания, которые изобретают мои надзиратели — моя работа заключается в том, чтобы страдать — но я настаиваю на своем праве рассказать всему миру о тех издевательствах, которым я подвергаюсь… Если мне суждено умереть в тюрьме, я прошу мою семью и моих друзей не верить ни единому слову, что обо мне скажут эти люди». Письмо было подписано «О’Донован Росса, политический заключенный, приговоренный к каторжным работам». {93}

Письмо произвело сенсацию. Оно звучало по-шекспировски, словно О’Донован говорил из самой могилы, обвиняя своих убийц.

«Марсельеза» выпустила специальный номер, посвященный политическим узникам, и слова Женнихен, словно лесной пожар, распространились по Брюсселю, Берлину, Дублину и на всем пути за океан, в Америку. В течение нескольких дней все английские газеты от Манчестера до Лондона — «Таймс», «Дейли Телеграф», «Стандарт» — перепечатали статью {94}. 16 марта лондонская «Дейли Ньюс» опубликовала ответ министра внутренних дел: он отвергал обвинения О’Донована, но признавал, что тот закован в кандалы {95}. Это дало «Дж. Уильямсу» тему для новой статьи в «Марсельезе», которую Женнихен и Маркс писали вместе {96}.