Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Впоследствии Маркс отметит важность этого микроскопического мирка по сравнению с большим миром: микроскопическим являлась семья, а большим — все вокруг, особенно — политика. После Гаагского конгресса он начал чаще искать убежища в своем микроскопическом мире, однако не переставал работать. И хотя формально он отмежевался от Интернационала, его дом все еще был местом паломничества гостей со всего света, почитавших его как основателя движения. Однако эти вторжения стали со временем лишь приятным знаком внимания: они больше не истощали его, как раньше. Даже назойливые журналисты, периодически обращавшиеся к Марксу за интервью и вспоминавшие «лондонского террориста», больше не были врагами или обузой — они стали чем-то вроде развлечения. Он, словно громадный кот, играющий с глупыми мышками, знал, что в любую минуту может уничтожить их — но ему нравился сам процесс игры. Маркс говорил Кугельманну, что «не даст и фартинга за общественность». Гораздо важнее для него были теперь люди в его ближайшем окружении {94}.

Второй причиной перемен было его здоровье. Гумперт много лет подряд предлагал Марксу поехать в Карлсбад на лечебные ванны, и Маркс много лет сопротивлялся (говоря, что австрийские курорты скучны и дороги {95}). Однако после приятного времяпрепровождения в Харроугейте Маркс стал более благосклонно относиться к этой идее. Несмотря на свое очарование, Харроугейт принес лишь временное облегчение; в отношении Карлсбада Гумперт обещал полноценное лечение. Маркс начал подумывать о поездке в мае, однако перед этим требовалось преодолеть несколько препятствий, одним из которых был старый вопрос о паспорте. В тот год, когда Лаура жила в Париже после свадьбы, он считал, что оформление британского гражданства ему не потребуется, однако для путешествия в Австрию оно было необходимо.

Европейские правительства до сих пор рассматривали Интернационал как некую движущую силу социальной жестокости. В 1872 и 1873 гг. Союз трех императоров — Австро-Венгрии, России и Германии — собрался, чтобы выработать стратегию защиты и выступить единым фронтом против Интернационала и его ответвлений {96}. Преследования начались почти сразу {97}. Однако экономический кризис 1873 года оказался страшнее правительственных репрессий, и вновь мужчины и женщины сотнями вступали в ряды рабочей организации, ища защиты от превратностей капиталистического рынка {98}. На волне этого интереса рабочие партии в Германии добились успеха на выборах. Тем временем в России в 1873 и 1874 гг. прошли студенческие волнения, началось массовое преследование социалистов, либералов и демократов. В одном крупном городе только в 1874 году было арестовано и отдано под суд 16 человек, занимавшихся пропагандой среди рабочих: одной из книг, по которым они проводили занятия, был «Капитал» {99}.

Наконец, когда Маркс уже был готов ехать в Карлсбад, процесс над социалистами начался в Вене. Один человек был обвинен за пересылку по почте портрета «Социал-Коммуниста К. М.» {100} В этих обстоятельствах Марксу требовалась защита английской короны, и потому 1 августа он обратился с прошением о натурализации. Возможно, это было предсказуемо: прошение отклонили. В рапорте Скотланд-Ярда говорилось:

«В связи с вышеизложенным, я должен сообщить, что он — знаменитый немецкий агитатор, глава общества «Интернационал» и сторонник коммунистических принципов. Этот человек не проявлял лояльности к своему королю и своей стране». {101}

К 1874 году Лафарг находился в таком бедственном положении, что даже хотел продать единственное, что у него осталось из наследства — дом в Новом Орлеане. Деньги были нужны ему немедленно, и Энгельс дал ему взаймы 600 фунтов, чтобы не продавать недвижимость {102}. У Лонге подобного резерва не было, и работу он по-прежнему не нашел. Мать дала ему немного денег, а Женнихен работала гувернанткой и давала уроки, но они все равно отчаянно нуждались в деньгах. Тем не менее, в апреле они съехали от Маркса, перебравшись в квартиру неподалеку. Позднее Женни вспоминала, что они с Карлом одобрили переезд, но на самом деле очень этого не хотели. Здоровье Женнихен совсем сдавало — дыхание было затруднено, она плохо спала — а ближе к лету малыш, получивший домашнее прозвище Каро, заболел.

Примерно в это же время Карл и Женни отправились в одну из редких поездок — только вдвоем. Муж и жена, 56 и 60 лет соответственно, отправились на остров Уайт, что в 5 милях от южного побережья Англии, и сняли комнаты с большими окнами в залитом солнцем домике на холме, в городе Райд, стоявшем прямо на берегу моря. Климат здесь был почти итальянский. Маркс писал Энгельсу: «Остров — маленький рай».

Обычно Маркс извинялся, что не пишет, потому что очень занят. На этот раз он не писал, потому что от всей души ленился. Они с Женни плавали вокруг острова на лодке, бродили по холмам и наслаждались обществом друг друга так, как уже давно этого не делали — годы, а то и десятилетия. Хохотали над предвыборным плакатом одного из местных кандидатов — «Голосуйте за Стенли, Богатого Человека» — и над прогулочным катером Общества трезвости, половина пассажиров которого была мертвецки пьяна (Маркс писал Энгельсу: «Никогда не видел так много тощих, неотесанных мерзких идиотов сразу, а также так много женщин, уродливых, как грех».)

Благодаря всему этому, здоровье Маркса ощутимо улучшилось, «и самое главное — без всяких таблеток» {103}.

В течение этого десятилетия родные и друзья часто отмечали глубокую любовь, которую Маркс и Женни испытывали друг к другу. Так бывало не всегда. В 1860-е случались периоды, когда Женни, казалось, охладела и отдалилась от мужа — так было, когда он веселился в Берлинской опере с Лассалем и его графиней, а Женни было не на что купить уголь; или позднее, когда она и девочки праздновали Рождество, словно нищие, не получив даже строчки от Маркса — а за ним тем временем в Голландии ухаживали его дядя Лион и кузина Нанетт. Однако теперь, по прошествии лет, Карл и Женни снова были вместе, в полном смысле этого слова. Тусси вспоминала, что они вели себя, как дети:

«Снова и снова, особенно — если обстоятельства требовали вести себя серьезно и благопристойно — я видела как они хохочут до слез, и даже те, кого шокировало такое легкомыслие, не могли удержаться и начинали смеяться вместе с ними. Они даже старались не смотреть друг на друга, потому что знали: один взгляд — и они не смогут удержаться от смеха». {104}

Их русский приятель, Максим Ковалевский вспоминал: «Маркс более, чем кто-либо из встреченных мною в жизни, не исключая Тургенева, имел право сказать о себе, что он — однолюб». {105}

Возможно, они предчувствовали, что времени на счастье им отпущено совсем мало — так оно и вышло: в конце июля их вызвали в Лондон. 11-месячный сын Женнихен умер от того, что Маркс назвал «внезапной и страшной атакой гастроэнтерита» {106}.