Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Сейчас ему было 32, и выглядел он в точности как университетский профессор. Он носил потертый, длиной до колена сюртук, жесткую крахмальную манишку… но этот традиционный костюм джентльмена был дополнен небрежно повязанным вокруг шеи шарфом. В его иссиня-черных волосах пробилась первая седина, но борода сохранила цвет воронова крыла. Он не носит очки, только монокль в правом глазу, да и тот — исключительно для поддержания образа и чтобы еще больше усилить пронзительность своего знаменитого взгляда {16}. Стоя у доски, он терпеливо объясняет формулы и теории, которые со временем будут так же узнаваемы и известны, как и серые монолиты томов его «Капитала». Ученики Маркса — в основном его молодые коллеги, и потому они способны оценить, какой изумительный учитель достался им в его лице, с его резким рейнским акцентом и страстной речью; впрочем, среди них в основном ремесленники и интеллектуалы, и почти нет тех, кого нужно привлекать к работе Союза — рабочих. Их следовало поискать среди вновь прибывших беженцев, и Маркс целыми днями путешествует с одного конца города на другой, пытаясь собрать для них денег и таким образом завоевать их доверие {17}.

Удивительно, но конкуренция в области благотворительности была жесткой. В то время в Лондоне существовали десятки эмигрантских фракций, лидеры которых на краткое время поднялись на вершины власти в 1848 году — однако лишь для того, чтобы потом бежать в Англию, спасая свою свободу и безопасность. Оказавшись на чужбине, они образовали небольшой, но довольно активный кружок, этакий бассейн с акулами, постоянно сражаясь друг с другом за жалкие крохи финансирования, за внимание и политическую поддержку. Немцы были самой неоднородной группой, можно сказать — буйной в отношениях друг с другом и с другими группами, но вместе с тем и наиболее колоритной {18}. Сравнительно бесцветные англичане с удивлением наблюдали за немецкими ремесленниками и рабочими, словно за некими фантастическими существами в их зеленых кожаных плащах с капюшоном, с яркой отделкой и кистями, в остроконечных шляпах, украшенных пучком человеческих волос, с пальцами, унизанными кольцами — знаком принадлежности к той или иной гильдии {19}. Хозяева пабов с трепетом наблюдали за ними после попоек — казалось, немцы были способны поглощать бесконечное количество пива.

Немцы были серьезными и сильными людьми; они были уверены, что их пребывание в Англии не затянется, и потому не считали нужным адаптироваться к местным условиям. Различные эмигрантские лидеры считали себя главами нового движения, которое с успехом продолжит и завершит революцию. Они формировали комитеты, разрабатывали стратегию и даже создавали временные правительства, не признанные никем, кроме них самих и их немногочисленных последователей. Они вели себя шумно и с большим бахвальством, выставляя напоказ свою значимость и авторитет; время от времени дрались друг с другом, чтобы поддерживать в своих людях боевой дух. Однако возможности для расширения своего влияния — о чем они неустанно твердили своим «избирателям» — у них были сильно ограничены, поскольку единственным источником пополнения этих групп были несчастные, ютившиеся в ночлежках и доках Лондона. Соответственно, за право помочь этим новичкам немецкие фракции и соперничали — отчасти эти заботы были искренними, но присутствовал в них и корыстный интерес: желание набрать себе маленькую армию для грядущей революционной борьбы.

Маркс не считал себя одним из них, дразня их «демократическими диктаторами», которые выбирают себе министров по ночам из числа тех, кто сидит вокруг них в пабе. Кроме того, хотя его и так всю жизнь обвиняли в деспотических замашках, он утверждал, что не желает быть главой какого-либо государства, реального или воображаемого, а еще менее желает, чтобы ему возносили похвалы те, кого он сам, по словам одного из современников, считал «безмозглой толпой, чьи мысли и чувства подчинены исключительно интересам правящего класса» {20}.

Нет, он не хотел возглавлять их — он хотел их учить, ибо если его теории о ходе истории были правильными, то эти массы представляли собой будущее {21}. Он считал, что только они, вооруженные знаниями, подкрепленные собственной многочисленностью, смогут одержать победу над господствующими классами. Если система, которую он полагал честной и справедливой, коммунистическая система, и должна родиться — то это будет дитя пролетарской революции, совершенной руками тех мужчин, которые жили и боролись за жизнь в лондонских доках. Маркс знал кратчайший путь к их доверию: нужно обеспечить им то, в чем они нуждались больше всего. Не теория — а материальная помощь (для того чтобы мечтать, человек должен сначала поесть). И Маркс с коллегами распространяет обращение к реформаторам в Германии — с просьбой помочь тысячам несчастных, прибывающим в Англию.

«Уром они не знают, где преклонят голову вечером; не знают, где взять еду на завтра… либералы, демократы, республиканцы или социалисты, сторонники самых разных политических доктрин и интересов — все они объединены одним: ссылкой и страданием… Одетая в лохмотья, нищая половина нашей нации просит милостыню у дверей иностранцев… наши соотечественники, беглецы, изгои блуждают по холодным мостовым блистательного мегаполиса, Лондона… На каждой улице этого города можно слышать, как сокрушается о своей судьбе кто-то говорящий на нашем языке…» {22}

Далее в обращении было сказано — для успокоения потенциальных доноров — что никто из членов комитета не будет иметь доступа к поступающим средствам, кроме того, Маркс пообещал публиковать ежемесячные сводки поступлений денежных средств и расходов. К середине ноября у фонда было достаточно денег, чтобы оказать помощь 14 семьям. Вскоре уже 60 семей могли рассчитывать на помощь фонда, а потом их число вырастет до 500 {23}. Группа также создала коммунальную общину в Сохо и организовала общественную столовую, а также мастерские, где эмигранты могли заниматься своим ремеслом.

Чтобы помочь в работе с беженцами, вокруг Маркса собирается инициативная группа из самых близких — Веерт, Красный Волк, Карл Блинд, Генрих Бауэр из Союза коммунистов и бывший прусский офицер и аристократ, коммунист Август Виллих. Женни, как всегда, исполняет обязанности секретаря, а вскоре в Лондон приезжает и Энгельс.

Он редко списывался с Марксом и Женни, поскольку почти сразу после отъезда из Кельна в мае прошлого года он, по его словам, «затянул портупею» и направился прямо в пекло боевых действий, в Баден, где стал адъютантом командующего 8 сотнями повстанцев Виллиха. Бадену суждено было стать местом последнего большого сражения немецкой революции, и Энгельс был буквально опьянен этим опытом {25}. В аду июньской жары он сменил мундир на простую блузу, и все социальные различия между командирами и подчиненными повстанческой армии исчезли окончательно {26}. Энгельс рассказывал Женни: «Я был в четырех сражениях… и обнаружил, что хваленая храбрость под огнем противника — довольно-таки обыденное качество человеческой натуры. Свист пуль тривиален… Я не видел и дюжины людей, кто вел бы себя в бою трусливо» {27}.