Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

Мрачный борец за совершенствование мира Горчаков сегодня воспринимается с нежелательной для автора долей юмора. Истинно говорят: если не хочешь, чтобы над тобой смеялись другие, посмейся сам. Особо подвержены ироническим нападкам в постмодернистском мире «души прекрасные порывы». Горчаков, в черном длинном пальто, несколько раз пробирающийся со свечой через грязное месиво заброшенного бассейна, куда менее пронзителен, чем поднимающийся в солнечное небо смеющийся Мюнхгаузен.

Когда Тарковский запросил продление визы, журналисты на каждой встрече стали допекать его вопросом:

«Если вы утверждаете, что русский человек в другой стране обречен на муки ностальгии, то почему не возвращаетесь сами?»

И всегда раздражаясь, Тарковский отвечал одно из двух: «Я все сказал в своем фильме, и мне нечего к этому добавить». Или: «А почему вы отождествляете меня с героем моего фильма?»

Работая над фильмом, Тарковский ощущал тщетность надежды влиться в чужой социум, чужую культуру. Его мучила и раздражала двойственность ощущения: мир притягательный, но не для него. Мир, который раздражает чужой красотой, отторгает собственническими замашками и в то же время влечет и восхищает!

Он еще не догадался брать деньги за интервью. Журналисты так и липли. Некоторые прикидывались друзьями (или в самом деле хотели таковыми стать?) и добивались неформального разговора за столиком какого-нибудь тихого кафе.

— А здесь совсем неплохо, — Рон Шебборт взглянул на открывавшийся из широкого окна кафе вид. Он хорошо говорил по-русски, став эмигрантом во втором поколении. — Там озеро, за ним лесок, конюшни, ипподром. Здесь бывают такие сражения!

— Вероятно, дорогое местечко, — опасливо взял карту вин Тарковский. — Мне только двойной кофе.

— Верно, местечко дорогущее, но в сезон скачек. Сегодня здесь тишина и мизерные цены. Тем более — вы мой гость и соотечественник. Бабушку вывезли из Одессы после войны, а мама вышла замуж за американца. Я работаю в приличной газете, мы не клевещем и не распространяем слухи.

— Знаю, — Андрей заранее поинтересовался личностью собеседника у Тонино и получил хорошую рекомендацию. Он очень боялся ненужных в его положении скандалов, способных вызвать негативную реакцию у советских чиновников — все же он подданный СССР и не собирается менять гражданство.

— Кроме того, я непременно покажу вам готовый материал, и только в отредактированном вами виде он появится на страницах газеты, — Рон сверкнул американской белозубой улыбкой. «И как им удается сохранить такой безупречный оскал? Ему явно под шестьдесят», — подумал Андрей.

— Дорогой господин Тарковский, позволю себе откровенность, ожидая от вас взаимных уступок, — только так, между нами, для моего личного любопытства. Ведь я смотрел все ваши фильмы и совершенно определенно считаю, что вы — режиссер номер один в своем направлении на территории авторского кино.

Принесли кофе, рюмки с коньяком и блюдо клубники.

— Не слишком шикарно. Вполне по-советски — да?

— Ну… почти. Только клубника, пожалуй, лишний изыск.

— Я обещал откровение. Заметил, как вы удивились моему оскалу, — Рои снова улыбнулся. — Дело в том, что у нас людям публичным принято делать… вторые зубы. Это как накладка.

— Знаю, я пользовался капами в кино и на сцене, когда надо было изменить внешность актера. Но это жутко им мешало.

— Крайне удобно. А уж если вы совсем потеряли собственные зубы, вам наши волшебники-протезисты за кругленькую сумму устроят «новый рот».

— Слава Богу, эта проблема меня пока не мучит, — Андрей счел разглагольствования журналиста за намек на его не слишком хорошие зубы и отсутствие средств на дорогого дантиста. — Ваш вопрос?

— Не могу понять: ведь вы небогатый человек, как вам удалось снимать такие дорогие фильмы?

— У нас съемочный процесс оплачивает государство. Однажды на «Сталкере» мне пришлось переснимать фильм дважды из-за технического брака. Все было оплачено, съемочная группа регулярно получала заработную плату.

— Потрясающее государство! Но почему при этом режиссер успешных фильмов остается человеком недостаточно состоятельным?

— Потому что мои фильмы не пускают в прокат.

— Оплачивают производство и не хотят получить прибыль? Одни и те же люди?

— У нас все киноинстанции связаны между собой. Они не получали прибыль от моих фильмов и душили все мои новые замыслы. Здесь я мог бы за эти годы снять два десятка фильмов!

Рон задумался:

— Это, пожалуй, было бы сложно. Найти продюсера, способного оплатить некоммерческое кино — кино для узкой аудитории, чрезвычайно трудно. Всю жизнь Феллини, уже получив «Оскаров», имея давних друзей в продюсерском мире, искал деньги для каждого нового замысла. Иногда — годами.

— Но на мои фильмы в каких-то окраинных кинотеатрах СССР, куда их задвинули прокатчики, зрители ломились!

— Сами говорите, что экранов для ваших фильмов предоставлялось немного. А здесь, в мире капитала, прокатчик сам выбирает, на чем ему зарабатывать деньги. И знаете, американцы давят нас своим экшен — боевики, триллеры, фильмы ужасов, фантасмагории. Зрелище для толпы приносит доход. И, между прочим, они здорово разработали технологические моменты и актеров заполучили сильных. Конечно, за бешеные гонорары.

— Все это я понял, работая над «Ностальгией». Здесь трудно работать, все считается на деньги, а мне пришлось снимать на очень малые средства. Я впервые оказался в непривычных для себя условиях, которым внутренне сопротивлялся. Здесь существует система внутреннего давления на режиссерский замысел. Вопрос всегда ставится так: есть ли на это деньги? Я был лишен возможности снимать некоторые сцены в Москве — не укладывался в бюджет… Трудно удержаться в нужном творческом состоянии в новых обстоятельствах, многое мешает.

— Боюсь, такие фильмы, как на родине, вы бы у нас не сняли.

— Возможно… И дело не только в деньгах. Я привык работать со своими людьми. Здесь привычный для меня стереотип общения не годится. Нужно гораздо подробнее объяснять замысел художнику и оператору…

— Естественно, они привыкли совсем к иному уровню художественности. К большей простоте.

Тарковский поморщился:

— У меня все очень просто. Но вы правы: качество общего потока здешней продукции чрезвычайно низко и весьма невысок престиж нашей профессии.

— Но жить здесь легче? В смысле клубники в любое время года.

— Здесь много соблазнов, которые у нас почти отсутствовали или были примитивными, чуть выше среднего уровня — предел мечтаний — машина, дача.

— У вас все это, конечно же, есть?

— Есть загородный домик в деревне. Машину я не вожу.