Капка Кассабова - Двенадцать минут любви

Осень. Золотые листья устилали Аугустштрассе. На нас смотрели здания, испещренные вмятинами от пуль. Мы говорили друг другу «до свидания», хотя оба понимали, что уместнее — «прощай». Прощай, «День, когда ты меня полюбишь». Adiós .

Вернувшись в скромные апартаменты с диваном-футоном и несколькими пустыми книжными полками, я с мазохистским удовольствием вновь и вновь слушала ту, «нашу» песню, вспоминая, как Джейсон с полуироничной застенчивой улыбкой напевал про «лунный свет в твоих волосах» и «безумные фонтаны, говорящие о твоей любви». Из магнитофона раздавался голос Карлоса Гарделя, который умер в самом расцвете лет и славы, разбившись в авиакатастрофе над Колумбией в 1935 году. Никого в Аргентине не оплакивали сильнее, ну, кроме Эвиты, разумеется. Меня ждал год в Берлине, чтобы поскорбеть по Джейсону и нашим иллюзиям и закончить свой роман о событиях, происходящих в Парагвае.

Когда наступила ночь, я пролистала «Прощай, Берлин» Кристофера Ишервуда. Молодой англичанин приехал в Берлин осенью 1930 года. Тяжелее всего ему приходилось вечерами, когда он ощущал, насколько «одинок, в чужом городе, далеко от дома». Страдания героя мне понятны.

Но подождите-ка! Я в самом чарующем городе Европы, в котором всегда исполняли танго или хотя бы вальс, а мы знаем о давних родственных связях двух танцев.

Танго в Берлине — звучит как надо.

Я гуляю под липами по Унтер-ден-Линден, мимо кафе, где продают воздушные штрудели с сахарной пудрой, нежной, как крылья ангелов; мимо сувенирных лавок, торгующих откровенной ерундой, и здания русского посольства, где хранятся залежи папок с секретными файлами. Дойдя до Брандебургских ворот, впервые пересекаю Стену.

Последний раз я была в Берлине в середине 1980-х, еще ребенком. Мои родители, сестра и я стояли у Бранденбургских ворот. Баррикады и вооруженные солдаты отделяли нас от остального мира. Так железный занавес выглядел с восточной стороны: горстка мающихся от безделья парней в коричневой униформе в течение четырех десятилетий.

Теперь все, что осталось от Стены, — это таблички с именами людей, пытавшихся перебраться на ту сторону и застреленных теми самыми скучающими солдатами. Последний неудачливый беженец погиб здесь за несколько месяцев до того, как она была разрушена. Таков Берлин с его липовой аллеей и невидимыми шрамами.

На блошином рынке Трёдельмаркт в Тиргартене можно за бесценок приобрести символы прошлого: захватанные ручные зеркальца, стулья без сидений, серебряные чайники без крышек. И множество фотографий безымянных людей.

В одной из коробок среди изображений детей, которых уже нет в живых, фрау с толстыми телами и поджатыми губами, мужчин с гитлеровскими усами, барышень в кружевных одеяниях я нахожу странное фото пары, танцующей танго. Они смотрят в камеру, с поднятыми руками и застывшими лицами, характерными для танго duro, или сурового танго. В давние времена подобное бесстрастное выражение называли cara fea — сердитое лицо, определение, как раз подходящее обоим. Но их глаза смотрят прямо на меня по прошествии более чем века, будто знают обо мне то, чего я еще сама не знаю. На оборотной стороне что-то нацарапано чернилами, но даты нет.

— 1930-е?

— Три евро, — турецкий торговец улыбнулся черными зубами.

— Обдираловка, — ворчу я, но протягиваю деньги.

Небо над осенней столицей темнеет. Мне становится не по себе: а вдруг дни будут сменять друг друга, Берлин меня не примет, и я так и останусь здесь одна-одинешенька? Нет. Со мной все будет в порядке. У меня нет права быть не в порядке. Моя улица Аугустштрассе видела много прощаний, гораздо более страшных, чем мне суждено когда-либо пережить. Мне повезло жить теперь, а не тогда. У немцев как раз на такой случай есть очень важное понятие, которое укладывается в одно длинное слово — Vergangenheitsbewältigung — преодоление прошлого.

Аугустштрассе находится в Митте, еврейском районе. Моя квартира раньше принадлежала иудейской семье. За углом дома стоял маленький, похожий на могилу монумент, призванный напоминать прохожим, что 55 000 местных жителей были убиты. Местный супермаркет располагается на улице Инвалидов, продолжении улицы Ветеранов. Мне ли, обладательнице паспорта Страны киви и безопасного болгарского имени, быть несчастной?

Фото пары заняло свое место на стене в гостиной. Возможно, они станут моими проводниками в городе призраков.

И действительно, в следующую среду я переступила порог своей первой местной милонги, проводившейся все на той же Аугустштрассе. К входу в старинное здание вела вереница лампочек. «Малена поет танго, как никто другой…»

Сердце отчаянно забилось, они знали, что я приду, иначе бы не играла любимая песня! Но кто они?

— Что это? — спросила я по-немецки женщину, которая жевала жвачку и собирала плату на входе.

— Clärchens Ballhaus, — ответила она с тевтонской суровостью и протянула маленький билет. Потом ее голос смягчился, и она добавила: — Milonga de los Angelitos.

Милонга ангелочков. Clärchens Ballhaus — один из старейших танцевальных салонов с золотисто-коричневыми стенами и развешанными на них ретро-изображениями берлинцев. Маленькие ангелочки отплясывают на полированном полу, прочие сидят за столами, потягивая пиво, все курят и обуты в специальные танцевальные туфли. Мой год танго в Берлине официально начался.

Именно здесь в 1913 году берлинцы стали танцевать парные танцы. Владельца заведения убили в Первую мировую, и его вдова Клара взяла бразды правления в свои руки. В золотой век декаданса и кабаре Clärchens служил пристанищем для артистичных, либеральных, распутных или философствующих, таких как однорукий сутенер Франц Биберкопф, антигерой классического довоенного романа «Берлин, Александерплац». Он потерял руку на войне, что не мешало ему обнимать барышень, слетавшихся в салон на звуки популярных мелодий.

Играл веселый вальс Desde el alma («От души»), написанный в 1947 году, — спустя два года после того, как Берлин был полностью разрушен, включая и это здание. Поняв, что могу пропустить много танд, я переобулась в свои черные бархатные туфли на каблуках и оглядела танцпол, забитый гостями от двадцати до шестидесяти лет, одетыми в самые разные наряды — от джинсов до платьев и отглаженных брюк. Неплохо. Отметила нескольких танцоров, чей стиль можно назвать «терминаторским» (от таких нужно держаться подальше), и несколько парней в кроссовках и мешковатых штанах, владеющих открытым объятием (к таким — поближе).

Но по-настоящему мое внимание привлек стройный мужчина лет тридцати, с сияющими прямыми волосами цвета индиго, небрежно спадавшими на полосатую рубашку. Он танцевал в тесном объятии в стиле милонгеро. Красавец с точеным азиатским лицом. После того как музыка сменилась, тангеро вернулся за свой столик, закурил сигару и стал рассматривать людей через узкие прорези глаз.