Капка Кассабова - Двенадцать минут любви

Гизелла все время ждала приглашения на танец.

А тут Мистер Че, загадочный как никогда, в стильном костюме угольного цвета.

— Почему он не танцует с тобой?

— Я не подхожу ему по возрасту, — печально улыбнулась она.

— Дорогая моя, у красивой женщины нет возраста, — запротестовал Катастрофист и подал ей руку.

( Пауза . Немного о возрасте и танго. Сами годы для женщины не проблема. Если вас знают и вы не косолапите, то танцевать, конечно, будете. Но чем старше вы становитесь, тем выше вероятность, что придется танцевать только с определенными постоянными партнерами. Суровая правда такова: мужчины ищут свежей плоти. И только нормы приличия не дают милонгам превратиться в откровенное место сводничества. Но даже этикет не в силах отменить жестокие законы биологии, о чем нам напоминает вид «забытой» Гизеллы, в то время как менее искусные, но более юные дамы танцуют. Пожилые мужчины, такие как Катастрофист, особенно если от них дурно пахнет или они плохо двигаются, также могут быть отвергнуты молодыми барышнями.

И еще о возрасте. Есть аргентинская поговорка: танго умеет ждать . С эмоциональной и психологической точки зрения этот танец не для самых молодых. Можно и в девятнадцать владеть потрясающей техникой, но, пока вы не побываете в личном аду, с душой танго вам не познакомиться, только с его ногами. А вот в двадцать шесть, тридцать пять, пятьдесят, шестьдесят лет жизнь вас уже пару раз да ударила, избавив от кое-каких иллюзий. Теперь вы готовы. Танго дождалось вас.)

Сегодня мне везет! Мистер Че кивнул мне со своего места, и подтвердилось то, о чем шептала моя интуиция: наша пара создана для близкого объятия. С учетом моих восьмисантиметровых каблуков мы одного роста и схожего телосложения. Но дело не в физике тел, а в химии. Мы двигались под одну и ту же музыку, что было удивительно после моих недавних танцев с неуклюжими партнерами, в голове которых звучало не танго, а, скажем, военный марш.

Мистер Че слышит и чувствует музыку всем своим изящным телом. И вот мы вальсируем, как дервиши (а они умеют танцевать вальс?), и в конце первой танды смеемся, опьяненные радостью до головокружения. (Пауза . Если семьдесят процентов ваших движений не состоят из хиро — это не вальс. После хорошего вальса у вас должна голова идти кругом.)

С каждой тандой мы приближаемся к опасной черте тангазма, а потом — конец. И закончить на этом — достойный выход, мы оба знаем это. Ведь для первого раза удовольствия может оказаться слишком много.

— Благодарю, — и легкая улыбка.

На следующую ночь мы снова танцуем. И опять тангазм.

— Благодарю, — говорит Мистер Че. Тангазм длился всего несколько танд. Его никогда не бывает достаточно, но боль от его окончания смягчает предвкушение танцев на завтрашней милонге, и на следующей неделе, и потом.

— Кафка, я должен остановиться, или мной завладеет китайская мания.

Мой партнер оказался не малазийцем или индонезийцем, а китайцем. По крайней мере он так представился.

Присаживаемся у бара.

— Хочешь печенье с сюрпризом? — Мистер Че достает угощение из своего черного пиджака. Разломив печенинку, извлекаю маленькую записочку со словами: «Если начнешь флиртовать, правильно сделаешь».

Я смущенно смеюсь. А стесняется ли он, понять сложно — его глаза совершенно черные, без зрачков.

— Как тебя зовут на самом деле?

— Мистер Че.

— Это вымышленное имя.

— Кафка тоже не настоящее.

— Но я никогда не говорила, что меня зовут Кафка.

— Я называю тебя так. Из-за метаморфоз. Потому что ты каждый раз разная, — он грубовато засмеялся, но тут уже перестал. — Ты любишь фаду? А фламенко? Отведу тебя во фламенко-бар.

Он сдержал обещание, и спустя пару дней мы пьем сангрию в баре El Sur и зачарованно смотрим в прокуренный рот певицы.

— У меня нет родины, у меня нет дома, — переводит Мистер Че. — Вот она, цыганская доля. Ты цыганка? Я не хочу быть цыганом.

— Я тоже.

— Хочу свое пристанище.

— И я.

— Правда, дома я слушаю танго и фламенко и чрезмерно предаюсь дуэнде , — он откусил кончик толстой сигары. — Тебе знакомо это состояние?

— Не знаю о таком.

— Дуэнде — то, что ты чувствуешь, когда слушаешь грустную и красивую музыку. Как фламенко, как танго. А Лорку читала? Он говорит, что «это мощь, а не труд. Битва, а не мысль». Как влюбленность. Ты теряешь голову, становишься одновременно и счастливым, и грустным.

— Ты когда-нибудь влюблялся?

— Пока у меня есть сигары, влюбляться мне ни к чему. Но если хочешь, можем закрутить романчик.

Пришла пора мне цинично рассмеяться:

— Через несколько месяцев я уезжаю, Че.

Странно называть этого безволосого, франтоватого мужчину именем волосатого Че Гевары и еще страннее осознавать, что «че» на аргентинском сленге — что-то вроде «эй». Эй, ты!

— Знаю, потому и сказал не «роман», а «романчик». В любом случае секс не так важен. Он может случиться с кем угодно. А вот отношения …

Он замолчал и смотрел куда-то вдаль.

— Что ты делаешь здесь, в Берлине?

— Живу уже двадцать лет.

— А почему уехал из Азии?

Выяснилось, что он родом из Сингапура и недавно развелся.

— Ты была там? Думаешь, там много людей, которым я нужен? А тут я хочу открыть новый ресторан. Маленький, но хороший — такой же, как я сам.

Он достает печенье с сюрпризом и вскрывает его.

— Что написано?

— Не верь болгарам, они вечно все выдумывают. Пойдем, провожу тебя.

Мистер Че всегда провожал меня до дома через Ораниенбургштрассе, где стояла толпа проституток на чудовищно высоких платформах, носивших зимой раскрашенные джинсы и флуоресцентные куртки. Одна из них запала на китайского Че Гевару, и каждый раз, когда мы проходили мимо, протягивала ему с высоты своего роста презерватив в красной упаковке и говорила басом: «Привет, секси».

— Доброй ночи и сладких снов, — учтиво отвечал тот, помахивая сигарой, и мы удалялись.

Мой партнер всегда ходил пешком. У него была машина, но за вождение в нетрезвом виде его лишили прав.

— Китаец всегда найдет дорогу домой, — убеждал он меня и исчезал в ночи, укутываясь в свое пальто, как у героя фильмов «нуар» [5] Нуа́р (фр. film noir — «черный фильм») — направление в американском кинематографе 1940-х — начала 1950-х годов, которое запечатлело атмосферу пессимизма, недоверия, разочарования и цинизма, характерную для американского общества времен Второй мировой войны и в первые годы холодной войны. — Прим. ред. .

Мистер Че — человек эпохи Ренессанса в новом Берлине, джентльмен и крепкий орешек с предсказанием. Он мне очень нравился. Нет, не так: он мне слишком сильно нравился, но я не справилась бы с осложнениями.