Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Это на первый взгляд правдоподобное объяснение по зрелом размышлении начинает рассыпаться, как и многое из того, что говорит Мэдофф. Какие законные контрагентские позиции могли создать ему такие проблемы? Если имелась нереализованная прибыль по реальным бумагам, уж наверное можно было реализовать хотя бы часть этой прибыли. Почему его квалифицированные клиенты не понимали, что резкий сброс огромного числа акций вызовет снижение цен и, соответственно, сократит или даже обнулит их прибыли?

Но Мэдофф, прежде чем возникнут подобные вопросы, уже перескакивает к ударной концовке истории про нежелательные изъятия 1987 года: «Я и сам не заметил, как образовалась задолженность в несколько миллиардов долларов».

Просто признаться в потерях в такой момент – это «грандиозный скандал». Поэтому он прикрыл потери деньгами, украденными у других, в том числе родных и давних друзей, которые с каждым годом его несокрушимого успеха верили в него все безоговорочнее.

От просьбы объяснить отношения с рядом крупных инвесторов и менеджеров фидер-фондов он уворачивается и – впервые – едва ли не огрызается в ответ. «Люди алчны», – говорит Берни Мэдофф, похоже, не отдавая себе отчета в том, что кому-кому, только не Берни Мэдоффу рассуждать о чьей-то алчности. «Я всем говорил: не вкладывайте в меня больше половины своих денег – почем вы знаете, что я могу выкинуть». Но он тем не менее брал деньги, а тысячи людей, пропуская его мудрый совет мимо ушей и безоглядно в него веря, ставили на кон состояние своей семьи.

Возвращаясь к вопросу, почему он начал красть у крупных корпоративных клиентов, он объясняет: «Не знаю почему, но [поначалу] я считал, что все получится. Это когда я начал брать деньги у всяких хедж-фондов. И ведь как думал: мне бы только выбраться из ямы, а там разберемся».

Но выбраться он не смог. «Я увяз. Я не стал бы вот так просто воровать деньги», – говорит он.

И тем не менее воровал, строил гигантскую безысходную пирамиду. Если он не собирался покончить с собой или скрыться, какой выход он для себя видел?

«Это было почти как… теперь страшно сказать, но я мечтал о конце света. – Он замолкает, оглядывается на адвоката и пожимает плечами. Да, звучит страшно, но он продолжает, хочет объяснить. – Когда случилось одиннадцатое сентября, я подумал, что вот он, единственный выход, – мир кончится, я погибну, и не будет вообще никого».

Он, конечно, понимал, что просто исчезнуть с лица земли не получится, если только не наложить на себя руки или сбежать, и в обоих случаях он оставил бы семью один на один с позором. А этого, по его словам, он не мог допустить. «Такое мне и в голову не приходило», – добавляет он.

Вопреки всякой логике и доказательствам противного, он твердит, что мог и дальше продолжить свою грандиозную аферу, если бы захотел. Якобы тайфун, бушевавший на рынках летом и осенью 2008 года, вовсе его не сбил с ног: просто он решил завязать. «Я мог скрывать все и дальше, – говорит он. – У меня были договоренности, обязательства, влились бы новые деньги. И я еще мог бы… но устал… Ко Дню благодарения я понял, что хочу все бросить. Я решил поставить точку».

Он сдает назад. «Я шестнадцать лет хранил это в тайне от жены, брата, сыновей. Как я сумел провернуть все это и не повредиться в уме… сам не знаю, даже странно, если вдуматься», – говорит он, покачивая головой, словно до сих пор сам себе удивляется.

Даже в конце он говорит: «Я всегда считал, что именно хедж-фонды понесут наибольшие потери» – а не друзья, родные, управляющие благотворительными фондами, руководители колледжей и доверчивые инвесторы-индивидуалы, столько лет смотревшие ему в рот. Он вспоминает бесчисленные благотворительные вечеринки и обеды, дежурные события в его расписании: «Терпеть не мог ходить по этим тусовкам – все заискивают, распинаются, какой я необыкновенный, а я-то знаю, что это не так. Сплошной фарс. Вроде нового платья короля».

Самообладание изменяет Мэдоффу только раз, когда его спрашивают, благоразумно ли поступила Рут, не отступившись от него и после его ареста. По-видимому, это его больное место, и тут его язык теряет всякую бойкость.

«Я вовсе не просил Рут не бросать меня. Я сказал: если хочешь, уходи. И друзья ей советовали [уйти]. Это непросто понять. – Пауза. – Когда люди вместе пятьдесят лет… – говорит он, глядя в окно, и снова умолкает. – Для нее было бы лучше уйти».

Сыновья «все еще злятся на меня», признает он. «Им не понять, почему она не проклянет меня, почему не рвет и мечет, как они».

Она в ярости, говорит он, и его голос дрожит. «И все же она нашла в себе какое-то сочувствие ко мне».

Он утирает слезы грубыми бумажными салфетками, которые откуда-то достает его адвокат, и постепенно берет себя в руки.

Уже увереннее он встречает вопрос о том, как они с женой провели в марте 2009 года последнюю ночь дома, накануне того дня, когда он признал себя виновным. «Тогда еще оставалась надежда», что до приговора его отпустят под залог. Они немного посмотрели телевизор, вспоминает он, а может быть, она что-то читала. «Рут держалась – и я старался держаться ради нее». Наверное, так все и было.

Хотя он страшно возмутился, когда в 2009 году конкурсный управляющий подал иск против Рут, в последнее время Мэдофф начал сотрудничать с ним, чтобы помочь возместить убытки жертвам пирамиды. Он сообщает, и его адвокат это подтверждает, что члены юридической команды Пикарда этим летом опрашивали его в тюрьме почти шестнадцать часов подряд. Мэдоффу кажется, что он сумел им помочь.

Дело Мэдоффа, мошенничество глобального масштаба, задевшее несколько поколений, преподало миру новый тяжелый урок о природе далеко не нового преступления. Мошеннические пирамиды по сути своей двояки. Как и ограбление, пирамида подразумевает перемещение богатства. Но, в отличие от ограбления, богатство здесь перемещается не только от жертвы к злоумышленнику, но и от жертвы к жертве. Это преступление, совершаемое прошлым против будущего; а в настоящем, на пике успеха, пирамида на удивление безвредна.

Возможно, тем, кто строит пирамиду, это помогает ладить с собой. Не режешь ножом, чтобы отобрать бумажник, не бьешь по голове, чтобы угнать роскошную машину, не похищаешь ребенка, угрожая пистолетом. Не видишь ужаса на лицах, крови, горя, отчаяния. Поначалу видишь одну только благодарность.