Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Что до Рут Мэдофф, то городские таблоиды и злобная трескотня в Интернете выставляли ее чуть ли не новой Марией-Антуанеттой, избалованной транжиркой и, вернее всего, прямой соучастницей своего мужа-преступника. Она не могла выйти из квартиры за продуктами без сопровождения следующих по пятам папарацци. Пристальное внимание недовольных к Мэдоффу и его семье достигло апогея.

На слушаниях в суде Литт сделал все возможное, чтобы убедить судью Эллиса изменить прежнее решение об освобождении Мэдоффа. Но он воевал с основным принципом права – презумпцией невиновности обвиняемого. Даже в случае признания обвиняемым своей вины в глазах закона он по-прежнему считается невинным, и бремя обвинителя – доказать его вину при отсутствии обоснованного сомнения. В силу этой презумпции все обвиняемые имеют право на освобождение под залог, если только они не представляют опасности для общества или для самих себя и если не существует вероятности их побега.

Литт доказывал, что с тех пор, как коллега магистрата судья Итон 11 декабря впервые одобрил освобождение Мэдоффа под залог, обстоятельства изменились. Правительственное расследование продвинулось вперед и подтвердило экстраординарный масштаб преступления. Мэдоффу предстоит «очень, очень долгий» срок заключения, продолжал Литт вкрадчивым учительским голосом. «С учетом возраста обвиняемого, срока вероятного приговора, весомости доказательств против обвиняемого, включая его собственные признания, – налицо явная опасность побега».

Судья Эллис мягко указал, что все эти факты были известны государственному обвинению, когда оно совсем недавно согласилось с условиями освобождения Мэдоффа под залог, получившими одобрение судьи Горенстайна (через неделю после ареста Мэдоффа). К тому же Мэдофф уже сдал свой паспорт. Так что же изменилось фактически?

Изменилось то, объяснил Литт, что вечером сочельника Мэдоффы разослали посылки с ценными праздничными подарками своей семье и друзьям вопреки решению о замораживании активов, вынесенному на предварительном слушании по иску Комиссии по ценным бумагам и биржам. Хотя разосланные вещи были быстро возвращены, сам эпизод служит доказательством того, что Мэдофф «неспособен соблюдать ограничения, наложенные судом».

Когда настала очередь возражений Айка Соркина, он указал, что Литт даже теперь не утверждает, что Мэдофф нарушил какое-либо из условий освобождения под залог. Скорее, сказал Соркин, Литт недоволен тем, что Мэдофф нарушил приказ о замораживании активов, наложенный другим судьей по другому делу, а к личным средствам Рут замораживание и вовсе не применялось.

Что же за нарушение допустил Мэдофф? Отослал то, что «правильнее всего описать как фамильные ценности», – сказал Соркин. Да, некоторые вещи имеют материальную ценность, но другие – ценность по большей части сентиментальную: какие-то перчатки, какие-то запонки. Он обрисовал инцидент как невинную ошибку, вызванную желанием Мэдоффа сделать жест примирения, протянуть руку своим отдалившимся сыновьям, брату, друзьям.

В суде Литт всегда скрывал свой гнев, но тут он не выдержал: «Обвинение здесь не из-за каких-то перчаток и запонок! – И продолжал, уже спокойно: – Мы здесь из-за очень дорогих часов стоимостью в сотни тысяч долларов, а возможно, и миллионы, и других драгоценностей». Обвиняемый нарушил приказ суда, разослав эти подарки, и «в этом состоит изменение обстоятельств. Именно это привело нас сюда».

И вновь Литту не удалось убедить суд в том, что до процесса Мэдофф должен находиться в тюрьме. Судья Эллис постановил, что обвиняемый может оставаться на свободе под залогом, будучи круглосуточно ограничен пределами своей квартиры в пентхаусе.

Через месяц в другом суде с другими полномочиями председательствовал судья Бертон Р. Лифланд.

Лифланд, один из судей-ветеранов манхэттенского федерального суда по банкротствам, надзиравший за ликвидацией активов Мэдоффа, был еще и докой в сложной системе взаимосвязи между американскими законами о банкротстве и нормами, применяемыми за границей. Когда речь зашла о деле Мэдоффа, охватившем весь земной шар, стало ясно, что у семи нянек дитя без глазу.

После получения конфиденциального отчета бухгалтеров, ликвидировавших фирму Мэдоффа по законам Британии, расследованием дочерней структуры Мэдоффа в Британии занялось лондонское Бюро по борьбе с мошенничеством в особо крупных размерах. Но управляющий конкурсной массой Ли Ричардс III, которого Комиссия по ценным бумагам и биржам поставила во главе лондонской «дочки», так и не дождался от лондонских ликвидаторов сотрудничества, на которое надеялся. Тем временем собственные расследования против Мэдоффа завели несколько других европейских стран. Французская прокуратура открыла предварительное следствие и с надеждой поглядывала на собственность Мэдоффа во Франции как на источник компенсации для его местных жертв: таунхаус, яхта за 7 млн долларов и слип, у которого она была ошвартована, за 1,5 млн долларов. Испанские регуляторы изучали убытки фондов Optimal. Австрийские чиновники начали чрезвычайную инспекцию Bank Medici. Ирвинг Пикард уже испросил разрешения судьи Лифланда нанять британского юриста-консультанта и готовил запросы на дополнительную правовую помощь в еще нескольких странах.

Поэтому в среду 4 февраля после очередного слушания по делу судья Лифланд подал Пикарду и Шиэну знак остаться.

«Кажется, дела идут чуть медленнее, чем хотелось бы. По крайней мере, так это видится публике, – мягко предупредил он их. – Я и правда не знаю, что происходит за кулисами».

Но «обязанность вернуть как можно больше средств возложили на столько агентов, агентств и правительственных подразделений», и Лифланд начинал ощущать, что «агентства работают недружно».

Он добавил: «Я хочу сказать, что выход для всех сторон в том, чтобы работать в согласии, а не в разладе».

В его словах не было оптимизма, и не без причин. Разлад явно побеждал. Лучший тому пример имел место в тот же самый день в Вашингтоне, округ Колумбия, где Финансовый комитет Конгресса проводил свои вторые в этом году публичные слушания по скандалу Мэдоффа.