Салли Смит - Королева

Однако Елизавета II наотрез отказалась выполнить бессмысленные, на ее взгляд, требования прессы и публики, идущие вразрез с давними традициями и желанием королевской семьи пережить трагедию без постороннего вмешательства. Ко вторнику оказалось, что смерть Дианы вызвала беспрецедентную демонстрацию скорби. Приток скорбящих в Лондон, по некоторым оценкам, составлял “около шести тысяч человек в час” (112). Они завалили ограды Букингемского и Кенсингтонского дворцов цветами (113), мягкими игрушками, шариками, письмами соболезнования и другими знаками памяти, ставили палатки в парках, обнимались и рыдали, словно по близкому родственнику или давнему другу. К вечеру среды (114) около трех четвертей миллиона человек отстояли очередь (некоторые больше десяти часов), чтобы расписаться в траурной книге, число которых за два дня выросло с четырех до тридцати четырех. Казалось, будто люди переняли от самой Дианы склонность к бурному излиянию чувств – идущих “от сердца, а не от головы” (115), как она выразилась в интервью “Panorama”, – и оставили привычную сдержанность, владевшую ими во время похорон короля Георга VI и Уинстона Черчилля.

Сперва толпа ополчилась на желтую прессу с подачи брата Дианы, графа Чарльза Спенсера, который спустя считаные часы после смерти сестры заявил: “Я всегда знал, что журналисты когда-нибудь сведут ее в могилу” (116). В воскресенье у Кенсингтонского дворца скорбящие кричали репортерам: “Ну что, довольны?” (117) Однако к середине недели народный гнев обратился против королевы, которая отсиживалась в Шотландии и не спешила разделить горе своих подданных в Лондоне. “Если бы только августейшие особы могли плакать вместе с народом” (118), – сетовала “The Independent” в передовице за среду. “СМИ выискивали, на кого бы перевести стрелки” (119), – утверждает один из верховных советников Елизаветы II. “Им нужно было переложить вину на другого, – вторил Блэр. – Однако нельзя не признать, они отражали подлинные чувства народа” (120). Усмотрев свидетельство равнодушия королевы в пустом флагштоке над Букингемским дворцом, пресса потребовала поднять приспущенный флаг в память о Диане.

По многовековой традиции над дворцом мог реять лишь королевский штандарт, и то лишь как знак пребывания ее величества в своих покоях. Его не приспускали никогда, поскольку в момент кончины монарха на престол тут же восходит наследник. Однако толпе не было дела до таких тонкостей, и возмущение грозило вылиться в бунт. “Больше всего, кажется, меня поразила и насторожила звенящая тишина” (121), – говорит Дэвид Эрли, несколько раз прогулявшийся вокруг дворца.

В среду лондонские советники Елизаветы II порекомендовали наперекор традициям все же поднять приспущенный британский флаг, но королева, как и Филипп, осталась непреклонной. “Описывать ей настроения, царящие в Лондоне, выпало Робину, – рассказывает Малкольм Росс. – Это была та еще мука, потому что королева очень переживала. Робин говорил, что она, фигурально выражаясь, просто расцарапала ему щеки в кровь. Но ему приходилось возвращаться с докладами снова и снова” (122).

Балморал – это островок идиллии, в котором плохо различим накал страстей, бушующих за пятьсот пятьдесят миль. Тем не менее королева не раз летала оттуда на юг по долгу службы – принять отставку Макмиллана, лежащего на больничной койке, пообедать с Ричардом Никсоном в Чекерс-Корте, встретить своего сына Эндрю в Портсмуте после Фолклендской кампании и присутствовать на похоронах Бобо Макдональд. Ее нынешнее нежелание покидать замок было продиктовано стремлением оградить внуков от дальнейших встрясок. Ситуация складывалась парадоксальная: после многочисленных упреков в том, что Елизавета II ставит долг превыше семьи, теперь ее порицали ровно за противоположное. “Прибудь она в Лондон, пресса тут же выставила бы ее бесчувственной по отношению к внукам, которых она бросила в горький для них час” (128), – объяснил Дики Арбитер, бывший представитель пресс-службы ее величества.

В четверг утром таблоиды (129) подлили масла в огонь заголовками: “Докажите, что вам не все равно” (“Daily Express”), “Где наша королева? Где ее флаг?” (“The Sun”) и “Ваш народ страдает – поговорите с нами, мэм” (“Daily Mirror”). Согласно опросу MORI (130) (Международной службы исследований рынка и общественного мнения), за упразднение монархии высказывались уже 25% населения – существенно больше почти неизменных с 1969 года 19%.

Алистер Кэмпбелл позвонил Феллоузу и Джанврину с известием, что настроения на улицах приобретают “опасный и неприятный” (131) характер. “Робин Джанврин сообщил, что королева держится, но расстроена складывающимся у народа убеждением, будто ей все равно” (132), – говорит Джордж Кэри. На утренней конференц-связи с лондонской командой королева осознала всю серьезность положения – не только то, что своим отсутствием она ставит под удар монархию, но и необходимость исполнить роль руководителя страны во времена отчаяния.

Отчасти на Елизавету II повлияли упреки в прессе, однако гораздо сильнее подействовали уговоры советников (133). Вместо ночного поезда, который привез бы королеву в Лондон к назначенным на 11 утра субботы похоронам, Елизавета II с родными решила лететь в пятницу самолетом. Вечером она выступит с речью на телевидении и почтит память Дианы у гроба в Королевской часовне. В субботу, как только она отправится из Букингемского дворца на похороны, королевский штандарт опустят, и впервые за всю историю на флагштоке поднимется приспущенный британский флаг.

Эндрю и Эдварда королева попросила постоять в четверг днем у гроба Дианы, а затем вернуться в Букингемский дворец по Мэлл, через толпу собравшихся, явив тем самым первый жест сочувствия общему горю. Принцев, беседующих со скорбящими, встретили достаточно тепло. “То, что царило за стенами дворца, не поддается описанию, – вспоминает Эндрю. – Никто и представить себе не мог ничего подобного” (134).

В середине дня королеве, по ее просьбе, позвонил Блэр, чтобы обсудить изменившиеся планы. “Я впервые слушал, как он общается один на один с королевой, и, надо сказать, ему отлично давались все эти “мэм”, – утверждает слушавший по отводной трубке представитель пресс-службы премьера Алистер Кэмпбелл. – Он посоветовал ей показать, насколько сильно она переживает, потому что все это почувствуют. Он сказал: “Я вас очень понимаю. Нет ничего ужаснее, чем горевать и слушать при этом обвинения в черствости” (135). Блэр вспоминал, что Елизавета II “вняла доводам и настроилась. Это было нелегко, но результат не вызывал сомнений” (136).