Салли Смит - Королева

Речь приняли на ура. Даже давний недоброжелатель королевы Джон Григг, бывший лорд Олтрингем, провозгласил ее “одним из лучших выступлений” (151) и свидетельствовал, что она “стабилизировала обстановку”. По мнению Джорджа Кэри, “в ней отразилось сочувствие и понимание. Она отлично приструнила критиков и разрешила сложившееся недоразумение” (152). Тони Блэр назвал выступление “близким к идеалу. Ее величество сумела совместить обе ипостаси – королевы и бабушки” (153).

Совсем другого мнения придерживался сценарист и писатель Алан Беннетт, искусно изобразивший королеву в своей пьесе “Вопрос точки зрения” (“A Question of Attribution”). Беннетту выступление показалось “неубедительным” (154), поскольку Елизавета II – “никудышная актриса, совсем даже не актриса, по правде говоря”. Он сетовал, что королеве не подсказали “оставить несколько пауз и сделать вид, будто не может подобрать нужное слово”, огорчался, что “она, как всегда, тарабанит без запинки”. “Разница между принцессой Дианой и королевой, – писал он, – в том, что одна умеет играть, а вторая нет”.

Тем не менее неспособность Елизаветы II притворяться и тем более кривить душой всегда оставалась в числе ее главных достоинств. Спустя сорок пять лет после восхождения на престол она сидела перед телекамерой все такая же искренняя и прямая. И эта неподдельность придавала ее словам еще больший вес. “Ей незачем завоевывать популярность, примеряя чужие маски, – заявил Саймон Уокер, с 2000 по 2002 год служивший ее секретарем по связям с общественностью, – поскольку это попросту бесполезно” (155).

Вечером за ужином в Букингемском дворце принц Филипп помог разрешить неулаженный вопрос насчет похорон: нужно ли Уильяму и Гарри, как положено мужчинам королевской семьи, идти за гробом вместе с отцом и дядей Чарльзом Спенсером? Оба мальчика, особенно Уильям, всю неделю избегали подобных публичных демонстраций – в основном, согласно Алистеру Кэмпбеллу, из-за “горячей ненависти к журналистам” (156), доконавшим их мать. Представители двора, в свою очередь, опасались открытых нападок на принца Уэльского, вздумай он показаться без сыновей.

В пятницу вечером Филипп (семидесятилетнего бывшего свекра в число идущих за гробом не включали) сказал Уильяму: “А вдруг ты потом пожалеешь, что не пошел? Мне кажется, это нужное дело. Если я пойду, пойдешь со мной?” (157) Уильям с братом без колебаний согласились, договорившись, что присоединятся к процессии у Сент-Джеймсcкого дворца, и за гробом пойдут торжественным строем четыре принца и граф.

Солнечное субботнее утро (158) 6 сентября 1997 года поражало почти сверхъестественной тишиной. Центр Лондона перекрыли для всех машин, кроме автомобилей службы безопасности и доставляющих гостей к аббатству, изменили воздушные коридоры над городом. Свыше миллиона людей выстроились вдоль четырехмильного пути следования траурной процессии и заполнили городские парки. Все стояли молча и неподвижно, и в этой тишине цокот копыт лошадей, запряженных в лафет, слышался еще отчетливее.

Траурный кортеж двигался по Конститьюшн-Хилл от Кенсингтонского дворца к Букингемскому. Еще раз поразив всех, королева вместе с сестрой и остальными родственниками вышла из ворот и встала рядом с толпой. Когда лафет проехал мимо, Елизавета II вдруг поклонилась гробу Дианы. “Это вышло совершенно неожиданно, – говорит Мэри Фрэнсис, стоявшая поблизости. – Вроде бы заранее ничего подобного не обсуждалось, по крайней мере с советниками. Она поступила так, как подсказало сердце, и не ошиблась” (159). Кроме того, “королева наглядно продемонстрировала тем самым готовность меняться” (160), – считает бывший пресс-секретарь ее величества Рональд Аллисон.

Королевская семья присоединилась к двум тысячам собравшихся внутри аббатства. Благодаря громкоговорителям стоящие снаружи люди слышали всю церемонию, которая к тому же передавалась на гигантские видеоэкраны. Около тридцати одного миллиона британцев и еще два с половиной миллиарда зрителей по всему миру смотрели трансляцию по телевидению. Служба, которую проводили настоятель Вестминстера его высокопреподобие доктор Уэсли Карр и архиепископ Кентерберийский Джордж Кэри, была, по воспоминаниям последнего, “вызывающе популистской, и эмоции били через край” (161). Сестры Дианы выступили с проникновенными стихотворениями, Тони Блэр с чрезмерным пылом прочел отрывок из Первого послания к коринфянам. Музыкальное сопровождение отличалось эклектичностью, традиционные церковные гимны и фрагмент из “Реквиема” Верди звучали вперемешку со специальной переработкой “Свечи на ветру” (“Candle in the Wind”) Элтона Джона и современными инструментальными композициями Джона Тавенера.

Гром среди почти ясного неба раздался под конец выразительного и эмоционального выступления Чарльза Спенсера, который, заговорив о горе Уильяма и Гарри, поклялся, что Спенсеры, “ваша родная семья, постараются вырастить вас в той же атмосфере любви и свободы” (162), что и мать. Спенсеры имели ничуть не больше прав называться “родной семьей” мальчиков, чем Виндзоры, и эти “неуместные”, как позже назвал их Кэри, слова (163) глубоко задели королеву, принца Филиппа и остальных родственников, сидящих в алых с позолотой креслах напротив катафалка с гробом Дианы. Что еще хуже, когда слова Спенсера услышали за стенами аббатства, толпа начала аплодировать. “Похоже было на шелест листвы” (164), – вспоминает присутствовавший в аббатстве Чарльз Мур, редактор “Dayly Telegraph”. Аплодисменты подхватили и в соборе – в нарушение всех традиций Англиканской церкви. Хлопали даже Уильям и Гарри, воздержались лишь королева и Филипп. “Момент был шекспировский, – говорит Мур. – Одна семья против другой. И невероятно мощная речь”.

После похорон королевская семья вернулась в свой шотландский оплот. На следующий день туда прибыли Тони и Шери Блэр, у которых предполагался традиционный для премьер-министра уик-энд в Балморале, однако волею обстоятельств они ограничились лишь обедом с Елизаветой II и ее друзьями. Королева и Филипп, по воспоминанию Шери Блэр, “были очень добры” (165), однако ни о Диане, ни о потрясениях прошлой недели никто не обмолвился и словом. Слушая разговоры об охоте, видах на урожай и рыбалке, Шери подумала: “В голове не укладывается. Вчера за обедом на Даунинг-стрит после похорон я обсуждала последние события с Хиллари Клинтон и королевой Иордании Нур, а сегодня мы с главой нашей страны беседуем о ценах на овец” (166).

Аудиенцию с премьер-министром королева провела в гостиной. Блэр попался в ту же ловушку, что и все новички, попытавшись сесть в кресло Виктории, – предостерег его “полузадушенный вопль” (167) лакея и “взлетевшие в ужасе брови королевы”. Блэр чувствовал себя скованно и позже признал за собой некоторую самонадеянность и бестактность. Говоря о возможных уроках, которые надо вынести из сложившейся ситуации, он почувствовал, что “королева замкнулась в ответ” (168). Однако в общем и целом она приняла его доводы, демонстрируя “мудрость понимания и переосмысления”.