Начало гражданской войны.

Всякое отступление вносит в ряды войск некоторую деморализацию, это лежит в самой природе события. Такое же отступление, как то было осенью 1918 года с чехо-словацкими полками, — беспорядочное, безнаказанное, — быстро дополнило их разложение; этот процесс еще более усиливался от той демагогии, которую расплодили и усиливали с каждым днем тогдашние их руководители, социалисты из национального комитета.

Они прокричали на все концы, что «их цель — борьба за демократию», что «вмешиваться во внутренние дела России они не желают» [131]. И в то же время они самым беззастенчивым образом поддерживали партию эсеров, добывали для нее власть над русскими массами. Так было, когда они оказали, в лице доктора Павлу, давление на образование социалистической директории, в Томске чехи открыто выступили на поддержку Сибирской областной думы, состоявшей почти поголовно из эсеров, шедшей против Временного сибирского правительства, и командовавшего сибирской армией генерала Гришина-Алмазова. В низах чехо-словацких полков велась постоянная и все усиливающаяся пропаганда: дельцы-социалисты, обделывая свои темные махинации, уверяли солдатскую массу, что они соблюдают интересы их и русского народа, стоят на страже революции и «борются против реакции». Между прочим, как ясный признак ее, выдвигалось то, что русские офицеры и солдаты одели погоны, свою старую историческую форму.

Чехо-словацкий национальный комитет скоро повел козни даже против созданной при его помощи социалистической уфимской директории и стал всецело на сторону левых эсеров, группировавшихся около Б. Чернова. Несмотря на это, с чехами продолжали носиться. Директория и входящий в нее членом верховный главнокомандующий генерал Болдырев оставили командование всем уральским фронтом в руках чешского генерала Яна Сырового, несмотря на то, что фактически боевая служба неслась одними русскими добровольческими отрядами, и чехи лишь местами еще занимали второстепенные участки, да кое-где стояли в резервах. В ответ на такой реверанс Сыровой отказался исполнять приказы генерала Болдырева. После долгих сцен и уговариваний он заявил, что будет подчиняться Болдыреву лишь временно, до приезда французского генерала Жанэна; на самом деле не выполнялось и это, чехи действовали совершенно самостоятельно.

Не было у них уже и внутренней, своей дисциплины; скоро полки их приобрели такой же вид, как наши «товарищи» конца семнадцатого года. Без погон, в умышленно-небрежной и неформенной одежде, с копной длинных кудлатых волос, с насупленным злобным взглядом, вечно руки в карманах, чтобы по ошибке и по старой привычке не отдать честь офицеру; толпы их были на всех станциях, молчаливые, державшиеся кучками по десять — пятнадцать человек, ничего не делавшие, кроме регулярного наполнения своих желудков и бесконечных, бестолковых словопрений. Было у них еще одно занятие: они сторожили свои огромные запасы, охраняли их усиленными караулами, с винтовками в руках.

Вот краткий перечень вывезенного чехами в первый период после отступления от Волги («Чехо-словаки», — статья Славянофила в газете «Дело России» № 12, 1920 г.).

«Отойдя в тыл, чехи стали стягивать туда же свою военную добычу. Последняя поражала не только своим количеством, но и разнообразием. Чего-чего только не было у чехов. Склады их ломились от огромного количества русского обмундирования, вооружения, сукна, продовольственных запасов и обуви. Не довольствуясь реквизицией казенных складов и казенного имущества, чехи стали забирать все, что попадало им под-руки, совершенно не считаясь с тем, кому имущество принадлежало. Металлы, разного рода сырье, ценные машины, породистые лошади объявлялись чехами военной добычей. Одних медикаментов ими было забрано на сумму свыше трех миллионов золотых рублей, резины на 40 миллионов рублей, из Тюменского округа вывезено огромное количество меди и т. д. Чехи не постеснялись объявить своим призом даже библиотеку и лабораторию Пермского университета. Точное количество награбленного чехами не поддается даже учету. По самому скромному подсчету эта своеобразная контрибуция обошлась русскому народу во многие сотни миллионов золотых рублей и значительно превышала контрибуцию, наложенную пруссаками на Францию в 1871 году. Часть этой добычи стала предметом открытой купли-продажи и выпускалась на рынок по взвинченным ценам, часть была погружена в вагоны и предназначена к отправке в Чехию. Словом, прославленный коммерческий гений чехов расцвел в Сибири пышным цветом. Правда, такого рода коммерция скорей приближалась к понятию открытого грабежа, но чехи, как народ практический, не были расположены считаться с предрассудками».

К этому добавим, что чехами было захвачено и объявлено их собственностью огромное количество паровозов и свыше двадцати тысяч вагонов. Один вагон приходился, примерно, на двух чехов; понятно, что такое количество им было необходимо для провоза и хранения взятой с бедной России контрибуции, а никак не для нужд прокормления корпуса и боевой службы.

Пропаганда и демагогия социалистов, руководителей из национального комитета, попустительство русских властей и представителей Антанты, безнаказанный грабеж, сытая и бездеятельная жизнь, — вот те факторы, которые окончательно разложили чехо-словацкий корпус.

Уже в октябре 1918 года чехи окончательно отказались драться и потребовали вывода их в тыл, мотивируя это тем, что они хотят быть отправленными в Европу, на французский фронт. Русское командование против этого не протестовало, так как иметь на фронте подобную разнузданную, доведенную социалистами до степени большевизма массу было только во вред. Русское командование настаивало на одном и обращалось с этой просьбой — подождать несколько недель и дать возможность закончить начатое формирование наших частей; чешское командование, кроме генерала Гайды, не соглашалось и на это. И к началу ноября 1918 г. весь чехо-словацкий корпус был убран в тыл, на фронте остались только русские молодые полки.

Около этого времени доблестный чешский полковник Швец, один из ветеранов первой чешской дивизии, не стерпел развала своей части, не мог перенести позора и застрелился.

Возмущение среди армии и населения Сибири против чехов росло с каждым днем. Когда чехо-словацкие полки уходили в тыл, они забрали с собой все вооружение, при чем некоторые их батареи имели двойной комплект пушек; увезли они большие склады обмундирования и обуви. И это в то время, когда на фронте им на смену становились русские полки, плохо и недостаточно вооруженные, полураздетые и полуобутые, с огромным недостатком орудий, пулеметов и винтовок. Терпели мы и переносили все это потому, что не было силы расправиться с этими пятидесятитысячными бандами, не было возможности обезоружить их и загнать снова в концентрационные лагери, — единственно чего они заслуживали. В свою очередь, среди чехов росло недружелюбное чувство ко всем русским, к самой России. Доктор Павлу и другие политические руководители разжигали это чувство еще тем, что умышленно натравливали свою массу на русское офицерство, на русскую армию.