Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

— Ничего, господин, скоро и у вас будет дом не хуже, — услужливо напомнил сопровождавший его помощник. — Смотрите-ка, у сипах-салара в окнах слюда, а вы стекло поставите. Да и роспись сделаете не хуже.

Ханджар-бек крякнул. Слова, конечно, верные сказаны, не поспоришь. Все в целом так и есть. Но если начать разбираться с каждым в отдельности, голова кругом идет. Большой сипах-салар не потому в оконные проемы слюду поставил, что про стекло не знает. А потому что деньги умеет считать. Слюдяные окна обходятся дирхемов в пятнадцать каждое. Это вместе с ячеистыми алебастровыми рамами, куда вмазываются пластины слюды. А стекло — полтора динара. Это без рам и работы. Правда, выдувное. Оно хорошее — тонкое, ровное. В последнее время стали делать плоское. Разливают горячую массу на ровное, потом края обрезают. Оно и дешевле, и размером каждый кусок больше. Да вот, к сожалению, кривое. И толстое... То же и роспись. Если местных мастеров брать — дешевле. Но у них руки не из того места растут. Такого намазюкают — смотреть страшно. Дешевая рыбка — поганая юшка. Надо самаркандских. Еще лучше — уструшанских, пенджикентских... Да пенджикентцы нарасхват. А кто нарасхват — тот, понятное дело, цену ломит немыслимую, прямо живьем ест... Можно ли надеяться, что Большой сипах-салар, сделавшись эмиром, прибавит жалованье своим верным слугам? Надеяться можно. А вот рассчитывать — вряд ли. У нового эмира своих забот будет полон рот. Вот, например, первым делом ему стекло вместо слюды поставить надо...

— А уж место — и сравнить нельзя! — добавил помощник.

Место!.. Конечно, место Ханджар-бек выбрал хорошее, да ведь участок обошелся в двадцать пять тысяч динаров. И это на окраине! Мыслимое ли дело? Совсем люди с ума посходили. Ай-Тегину сказать, что его племянник участок под дом за двадцать пять тысяч взял, он рассудка лишится. С другой стороны, конечно, купил — не продал. Цены-то год от года поднимаются. Ну а как. Земли мало, народу много... никто в голой степи строить ничего не хочет, жмутся людишки к городским стенам. Но все-таки двадцать пять тысяч — это деньги большие. Не всякий заплатит. Люди-то по-всякому устраиваются. Вон, говорят, надим царевича Нуха... как его?..

— Как зовут этого, как его... — сказал Ханджар-бек, шевеля пальцами.

— Кого?

— Да этого, как его... с молодым эмиром дружит.

— Гурган?

— Да, да, Гурган.

— А что?

— Да ничего. Вспомнил, как он это... ты же мне и рассказывал. Помнишь?

— Что?

— Опять “что”! Землю-то себе добывал как — помнишь?

— Как не помнить, — обиделся помощник. — Конечно, помню. Я же и толковал...

— Ладно, ладно.

Да, вот так. Ловкий сучок. Если это правда, конечно. Людп-то разное говорят, всех не наслушаешься.

— А как думаешь, правда это?

-Что?

— Да про землю-то его.

— Вот тебе раз, — снова обиделся помощник. — Как же не правда, когда мне сам мулла говорил.

— Какой мулла?

— Который купчую заверял.

— Ах, купчую заверял!.. ну ладно, ладно.

Ханджар-бек покивал.

Ну да. Если мулла, тогда какие сомнения. Ловкач этот Гурган, ничего не скажешь. Хотел сад сторговать. Хозяин не уступал. Тогда он участок выше купил. И воду отвел... Вот жох так жох. Такие ушлые долго не живут...

— Что?

— Я говорю, ловкий больно. Может боком выйти.

— Ну да, — согласился помощник. Но затем пожал плечами и сказал: — А бывает, что и ничего.

Ханджар-бек тяжело на него посмотрел.

— Что? — удивился помощник.

— Умный больно... Иди-ка узнай что-нибудь. Где, вообще, Большой сипах-салар? Что мы тут толчемся, как на привязи?

Собравшиеся и впрямь толклись без дела. В пиршественные покои не приглашали, начало обещанного угощения отчего-то затягивалось. Вельможи прохаживались, сходились по трое, по четверо, толковали обо всякой всячине, похохатывали. Кое-кто уже вольно рассеялся по углам на кипах ковров и курпачей.

— Говорят, во дворец поехал, — сообщил помощник, вернувшись через пару минут.

— Во дворец? — удивился Ханджар-бек. — Он с ума сошел?!

Помощник не успел ответить.

Возле дверей возникла сдавленная суматоха. Однако по мере распространения она смеялась тишиной и даже оцепенением — как если бы круги, расходящиеся от булькнувшего камня, превращали воду в лед.

— Чтоб тебя! — беззвучно ахнул Ханджар-бек, так же остолбеневая.

Вошедших было четверо.

За правым плечом великого эмира Назра шагал его сын Нух, за левым — Абулфазл Балами. Замыкал группу сипах-салар кавалерии Шейзар. В левой руке у него была какая-то торба, в правой — обнаженный меч.

В совершенной тишине эмир поднялся на возвышение и сел в кресло, принадлежавшее Большому сипах-салару.

Взгляд его жег, будто раскаленное железо.

— Доброго вам здравия, друзья! — вкрадчиво сказал он. — Весело ли вам сегодня? Одарил ли вас хозяин дома чем-нибудь? Бросил новые одежды? Вывел коней? Рассыпал яхонты и лалы?

Никто не проронил ни слова.

Перебегая с одного потупленного лица на другое, горящий взгляд Назра совершил новый круг.

— Молчите? Ну что ж. Тогда послушайте, что скажу... Я знаю, что вы задумывали. Все знаю. Про всех. Признаюсь: лучше мне было бы не знать. Лучше было бы умереть в неведении, как вы и хотели. Сердце мое не сгорело бы от гнева. Мозг не пылал бы, как от змеиного яда...

Он развел руками и горестно вопросил:

— Что нам делать теперь, друзья мои?!

Воздух звенел от беззвучия.

Покачав головой, эмир продолжил, будто толкуя с самим собой:

— Мы проверяли дружбу в сражениях... испытывали ее остриями вражеских мечей... Я верил вам как себе. И что же теперь?..

Усмехнулся и снова развел руками.

— Прошлого не поправишь. Что случилось — случилось. Время ушло. Конечно, это большое несчастье. Но ничего не поделаешь. Придется смириться. Знайте же: теперь я вам не верю. А вы не верите мне. Поэтому вы не можете быть моими подданными. Я отказываюсь от вас!

Из чьей-то груди вырвался протестующий хрип.

Назр властно поднял руку, снова погасив звуки.

— В том, что случилось, повинен я сам. Я сбился с пути, взял худую веру, от меня произошло зло, по причине которого ваши сердца ожесточились... я верно говорю?

Внятного ответа не последовало, но слабый ропот доказал, что слова эмира нашли отклик в сердцах.

— Вижу, вы согласны. Тогда скажите: а царевич Нух виноват ли в чем-нибудь перед вами?

Ропот стал громче.

— Пусть каждый, кто так не считает, поднимет правую руку!.. Да, царевич Нух ни в чем не виноват. Это правда. Поэтому вашим государем отныне будет он — мой сын Нух! Я назначаю его своим преемником.

Балами легонько подтолкнул царевича. Нух сделал шаг вперед, остановился, озираясь.

— Что касается меня самого... — сказал Назр. — Правильно я поступал или неправильно, верно действовал или ошибочно, мы об этом рассуждать не будем. Скажу одно: я удаляюсь. Отныне мои дела — молитвы и покаяние. Буду радеть перед Богом, Великим и Преславным. Стану вымаливать прощение. И больше нет между нами счетов: я ухожу, а кто подстрекнул вас к нечестию, наказан.