Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

Присутствующие принялись дружно цокать языками.

— Наверняка бы она меня забила, да спасибо брату Ильясу, что сзади ехал, — пришпорил коня и преградил ей путь копьем.

Все снова стали качать головами и цокать, а хаджи, огладив бороду, важно сказал:

— Повезло тебе, брат. Очень повезло. Ты должен быть счастлив, как никто из нас. Ведь если даже самый благочестивый мусульманин умирает от ран, нанесенных кабаном, он попадает на тот свет как нечистый.

Молодой паломник испуганно ахнул и прикрыл рот ладонью.

— И даже пятисотлетнее пребывание в чистилище не может избавить его от этой нечистоты! — грозно закончил хаджи и одернул на себе новый чапан.

— Какое счастье! — забормотали прочие. — Какая радость!

Кто-то завел молитву. Шеравкан увидел, как бегут слезы по щекам молодого паломника. Он тоже пел фатиху [20] Фатиха — первая сура Корана (перевод Равиля Бухараева): Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного. Вся хвала надлежит Аллаху, Владыке всех миров, Милостивому, Милосердному, Властителю Судного Дня. Тебе Одному мы поклоняемся и к Тебе Одному взываем о помощи. Наставь нас на путь правый. Путь тех, кого Ты одарил Своими благами; тех, кто не навлек на себя Твоей немилости, и тех, кто не впал в заблуждение. .

Скоро стемнело, но большая бело-розовая луна, повисшая над землями Мавераннахра [21] Мавераннахр — междуречье Амударьи и Сырдарьи. , заливала все вокруг серебристым светом, и даже утлые строения постоялого двора казались слепленными не из крошащейся глины, а из благородного серого мрамора.

Шурпа допревала в котлах, повар не уставал заливать чайники кипятком и доставать крючком лепешки из пламенеющей пасти танура, а рассевшиеся постояльцы, потягивая чай, толковали о том о сем.

На ближайшем к кухне топчане вниманием завладел Рудаки — тот самый нервный человек, которого Шеравкан уже приметил ранее. Обжигаясь, он жадно пил горячий чай, давился, засовывая в рот новые куски дармового хлеба, кое-как глотал, снова припадал к пиале — и все в целом почти не мешало ему говорить.

— ...но три раза я отказывался. Зачем мне это нужно? Я Царь поэтов — живу себе, командую писаками при дворе. Они мне делают различные подношения — на все готовы, только бы я обратил внимание на их нелепые вирши. И вот на тебе: бросай все и езжай в Герат вытаскивать оттуда эмира Назра!

Он окинул слушателей возмущенным взглядом и развел руками — мол, сами понимаете, какая глупость.

— Эмиру что? Эмир уехал погостить у двоюродного брата, ну и загуляли они там, ясное дело. Охота, пиры, наложницы! — что еще нужно человеку для счастья? Это же просто рай на земле — сады, прохлада, в ручьях вода — зубы ломит, всюду родники специальные понаделаны, из которых вино бьет, девушки кругом — нет, не девушки, а самые настоящие гурии — пышногрудые, податливые! Как от всего этого уехать? Месяц он сидит в Герате, другой, третий... год сидит! Свита томится, конечно, понятное дело... кому охота торчать там без жен и детей? Бухара начала волноваться — где правитель? Ну и впрямь — как жить людям без эмира? Ни суда, ни порядка, все в тревоге... А он гуляет. Один раз за ним послали — так, мол, и так, солнце наше, пожалуйте в столицу, без вас не может Бухара. Другой раз послали — то же самое. В конце концов визирь ко мне чуть ли не со слезами: “Рудаки, дорогой, поезжай в Герат, эмир тебя любит как родного сына... как отца тебя уважает!.. может быть, он хотя бы тебя послушает”. До восстания недалеко, честное слово! Бухара в смятении — что, если туранские племена нападут? Кто защитит?

Рассказчик откусил от краюхи и опять приник к пиале.

Воспользовавшись краткой паузой, пожилой купец, со вздохом оглаживая бороду, заметил:

— Верное говорите, уважаемый. Бухара без эмира — что тело без головы. Это исстари так. Ведь еще когда великому Самани, да усладится его душа райскими наслаждениями, посоветовали ввести новый налог на поддержание крепостной стены вокруг города, он ответил: “Не надо! Пока я жив, я — стена Бухары!” Верно, верно говорите, уважаемый: эмир — стена и крепость Бухары.

— Да, да... Кушбеги опять ко мне: “Рудаки, дам тебе десять золотых, только поезжай, всего святого ради!” Что?! — говорю. Десять золотых?! — говорю. Нет, говорю, за десять золотых я и с места не сдвинусь. Сто золотых! — тогда поеду.

Оратор победительно оглядел слушателей, многие из которых восхищенно переглядывались, повторяя: “Сто золотых!.. Сто золотых!..”

— Да! Сто! — повторил он. — Поеду, думаю. Делать-то все равно нечего. Кто еще, кроме меня, вернет эмира из Герата? Никто. Ладно. Получил сто полновесных динаров, сел на коня, взял слуг — и вперед. А туда, между прочим, путь неблизкий. Ну, дорога хорошая, кони сытые, вспенили, как говорится, копытами воду древнего Джейхун [22] Джейхун — арабское название Амударьи. , миновали брод... домчались в два дня.

Говорящий перевел дух, отхлебнул чаю.

— Подъезжаем к дворцу... а дворец, дворец!.. — Он закатил глаза, поднес ладонь ко лбу. — Смотришь — кажется, джинны построили этот волшебный дворец! Золотые крыши! Башни! О-о-о!.. Конечно, стража с мечами, с копьями наперевес — куда?! зачем?! Я с седла кричу: великий поэт Рудаки примчался из славной Бухары к своему эмиру! Расступились, пропустили. Слышу, перешептываются: Рудаки, сам Царь поэтов Рудаки приехал! Ага, думаю, здесь тоже знают мое славное имя. Спешиваюсь, стремительно шагаю к залу, где пирует мой дорогой эмир со своим двоюродным братом. Пинком распахиваю дверь — и прямо с порога бью по струнам своего сладкозвучного чанга [23] Чанг — струнный музыкальный инструмент, примерно аналогичный. . И пою! пою! Голос-то у меня тогда был не такой, что сейчас. Люди плакали от моего голоса. Последнее отдавали, чтобы только услышать.

Рассказчик сложил руки так, будто и в самом деле держал чанг — левой охватил гриф, правой стал часто бить по воображаемым струнам, — и задребезжал нечистым козлетоном, воспроизводя всем известные стихи о чудной красоте бухарских садов Мулиан: о покрывающей их душистой пене цветущих яблонь, о том, как непреложен их зов и сколько наслаждений обещают они далекому путнику.

— Когда я спел первый бейт, — сказал он, откладывая в сторону свой призрачный чанг, — эмир Назр встрепенулся и отстранил от себя нагую красавицу, расчесывавшую ему волосы. Я спел второй...

Повествователь встал и оглянулся так, будто только что проснулся и не может понять, где находится.

Слушатели безмолвно смотрели на него.

— Я спел третий бейт! Вы все знаете — про то, сколь страстно шершавый брод Аму жаждет шелковым песком расстелиться под ноги своего владыки. Ну, тут уж он совсем очухался, провел ладонью по лицу, помотал головой, сел кое-как... потом и встал, сделал шаг к двери... как был — босиком... в нелепых каких-то подштанниках... еще шаг!.. еще!.. побежал!.. мне пришлось посторониться. Уже в спину ему я спел четвертый. А пятый и вовсе пропал даром, потому что эмир вырвал у конюха поводья и взлетел в седло!..