Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

Уже следующим утром, возвращая, как обычно, домовладельцу большой казан, Муслим присовокупил к нему маленький.

— Это что? — подозрительно спросил домовладелец.

— А это, видите ли, казанчик, — с готовностью объяснил Муслим. — Похоже, от вашего родился. Вечером я один оставлял... даже остатков масла не слил... утром смотрю — два! И в маленьком — тоже масло!

— Масло?

— В том-то и дело! — тарахтел Муслим. — Просто чудеса какие-то. Я ни сном ни духом!..

— От моего? — хозяин крякнул, переводя одурелый взгляд с одного казана на другой.

— Ну да. По закону он тоже ваш.

— Мой? По какому закону?

— Ну, вы же понимаете: если я, к примеру, нанял у человека кобылу, привел к себе во двор, а она у меня возьми да как на грех ожеребись, то ведь я не только лошадь, но и жеребенка хозяину вернуть должен? Верно?

Самые нелепые утверждения находят отклик в человеческом сердце, если за ними брезжит хоть небольшая выгода.

— Верно, но...

— Ведь приплод? — добивал его Муслим. — Ведь так? То есть, я хочу сказать, если по закону.

— Приплод? — тупо повторил хозяин. — Нет, ну кобыла-то... она того... а казан?

Муслим развел руками: дескать, он лишь немой свидетель случившегося.

— Никогда я о таком не слыхивал, вот чтоб меня шайтан съел, — пробормотал домовладелец. — Но если ты говоришь: по закону...

— А как же! — с готовностью подхватил Муслим проклюнувшийся росток мысли, позволяющий выстроить разумные основания случившегося.

— Вы же сами про кобылу...

Хозяин помотал замороченной головой и сказал:

— Ну ладно, поставь там.

Как известно, хозяйство — вещь хлопотная: то шурпы надо сварить, то голубцов запарить. Поэтому Муслим (всякий раз исправно платя свои фельсы) брал большой казан еще два или три раза — до тех пор, пока однажды Джафар, вернувшись из медресе, не увидел в комнате другой казан

— такой же большой и гладкий как хозяйский, с крышкой и приданным ему капкиром, но все же другой: с клеймом иного мастера.

— Это еще что? — удивился Джафар.

— Это казан! — с гордостью объявил Муслим.

— Ты меня уже заморочил своими казанами. Вижу, что не корова. Чей?

— Наш.

— Наш?! Откуда?

— Откуда! Вы, хозяин, как маленький, честное слово. Будто не знаете, что все в мире, кроме людей, берется с базара.

— Ты что ж его — купил?

— Опять “купил”! Я ведь не сумасшедший, чтобы такие казаны покупать. Не купил, а поменял.

— На что поменял?

— На тот.

— Какой“тот”?

— Хозяйский.

— Как это? Чужой казан поменял?!

— А что такого? — Муслим беззаботно пожал плечами. — Я ж ему не говорил, что я его казан поменял на этот. Ему я сказал, что его казан умер. А если про этот спросит, скажу — купил.

Джафар расхохотался.

— Не смейтесь, хозяин. Все по закону. Если казан может дать приплод, то ведь он и умереть может? Вот, к примеру, взять кобылу...

— Ну бестия ты, Муслим! — смеялся Джафар. — Жалко, Хаким не знает о твоих проделках. Он бы тебе показал, чем кобыла от казана отличается.

— Старый господин меня бы похвалил, — возразил Муслим. — Правда, этот скупердяй грозит пойти к судье, да я намекнул, чтоб и думал забыл: соседи-то все слышали, сам хвастал, придурок, что у его казана малыш родился.

— Смотри, гореть тебе в адском пламени...

— Я перед тем воды побольше выпью, — хихикнул Муслим. — Потом сделаю так: пфу-у-у! — и все погаснет!

Тот мальчишка, что при первой встрече насмешливо интересовался насчет баранов, оказался вовсе не мальчишкой. Юсуф был младше всего на два месяца. Просто тонкая кость, малорослость и какая-то детская просветленность, то и дело сквозившая в живом, искрящемся взгляде, и впрямь могли ввести в заблуждение насчет его возраста.

Джафар поздоровался.

— О! — обрадованно сказал тот, узнав его. — Что, взяли?

— Взяли. Вчера с мутаввали разговаривал...

— Сколько манов [37] Ман — мера веса, около 800 граммов. Как правило, студенты медресе получали стипендию трех разрядов — 35, 40, 50 манов пшеницы в год. ?

— Пятьдесят, — с достоинством, как само собой разумеющееся, сообщил Джафар — но не удержался, расплылся в ликующей улыбке.

— Ничего себе! Поздравляю. Заплатил ему?

— Кому?

— Мутаввали.

— Мутаввали?

— Ну что ты как ребенок! — рассмеялся Юсуф. — Взятку давал? Или ты арабский так хорошо знаешь?

— Не давал я никаких взяток, — обиделся Джафар. — Арабский я знаю. Он меня по всему проверил!..

— Да ладно тебе. Если так, скоро сам мутаввали будешь, — Юсуф весело хлопнул его по плечу и неожиданно переменил тему: — А стихи пишешь?

Джафар замялся.

— Я-то? Да как сказать...

Ему не хотелось с первых слов выдавать всю подноготную. Да и потом — что он там в самом деле пишет? В Панджруде кое-кому нравились его незамысловатые песенки, это правда. Но здесь, в Самарканде, где люди на поэзии собаку съели!.. Поднимут на смех, вот и вся радость. Ишь, скажут, деревенщина. Посмотрите на него. Приехал, рифмоплет, Самарканд самодельными стишками завоевывать...

— А я пишу, — сообщил Юсуф. — Даже лакаб [38] Лакаб — поэтическая кличка, псевдоним поэта, обычно озвучивавшийся в последнем бейте стихотворения. Муради́ — посвященный одной цели, охваченный одной мыслью. себе выбрал! Муради!

— Муради? Хороший лакаб, — одобрил Джафар. — Нет, я как-то... занятий много... и вообще....

— Жалко, жалко...

Он почувствовал, что новый товарищ теряет к нему интерес.

— У нас тут многие пишут. Такие есть мастера! — Юсуф покачал головой. — Ну ладно, мне пора. Увидимся.

С возвышения, где громоздились строения Регистана, в центре которых возвышалась пустующая ныне цитадель (эмир Исмаил Самани давно перенес столицу в Бухару), был виден весь город: стены его, будто туго затянутый ремень (а башни как великанские кулаки), сжимали глиняную лепнину строений, тут и там выпиравшую буграми и неровностями, а в целом более всего похожую на сбитое на землю ласточкино гнездо; во множестве тачали минареты — почти все со сломленными в результате недавнего землетрясения верхушками.

За восточной окраиной лежал Афрасиаб — древний город великого царя и мага, история которого терялась во тьме тысячелетий. Говорили, маг построил много дворцов и городов, но этот — Самарканд — оставался лучшим и любимым. Он сделал его столицей мира, и все цари пришли поклониться ему и подтвердить покорность. Да, наверное... почему бы и нет? — в древности случилось много чудес, тайны древних героев никогда не будут разгаданы людьми...

Впрочем, ныне Афрасиаб представлял собой волнистую местность, заросшую солончаковой полынью, редкими кустами саксаула, покрытую тысячами намогильных насыпей и небольших курганов, какими гляделись оплывшие останки крепостных сооружений. Люди на Афрасиабе не селились, да и случайно оказаться тут после наступления темноты было опасно. По ночам над этими землями, будто огромные нетопыри, носились духи прошлого: молили мертвых встать из сухой земли, тщетно взывали и, злясь на их глухое молчание, с досады нападали на сбившихся с пути путников, безжалостно рвали смертоносными когтями забредших по неведению...