Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

— Я знаю множество поговорок. Какую именно вы имеете в виду?

— Что съел, что выпил — то твое. А что глазами увидел — ушло к другому.

Джафар покивал, соглашаясь.

— Верно говорите, господин Гурган, верно... Не буду оспаривать доброту уважаемого Нурибека. Но, согласитесь, судьбу того, что съели и выпили, можно увидеть чуть позже, когда пойдете по нужде... не хотите ли вы сказать, что добрый Нурибек и жизнь своих крестьян перевел на это?

Гурган повернулся к царевичу.

— Что бы кто ни говорил, а Нурибек — человек добропорядочный, я его хорошо знаю, могу поручиться... о людях своих заботится, поборами не угнетает. Сдал оброк — работай на себя. Нет, тут в другом дело. Бунтуют!

— Бунтуют? — озадаченно повторил царевич.

— Бунтуют. Да еще как! Кто их звал в Бухару?! Ну, послали бы одного или двух... с жалобой. А они всем кишлаком идут. И еще неизвестно, как они идут! Может, они с мотыгами своими идут? Если мотыгой по голове, то это, дорогой мой Нух, не хуже алебарды. Они взбунтовались против твоего отца. И против тебя. Этот благородный человек делает все, чтобы им жилось привольно и сытно. Но тупые скоты хотели все большего, а работать не желали вовсе. А теперь и того пуще: вооруженной толпой двинулись в твою столицу!

— Разве вооруженной?

— Ну а разве нет, если с мотыгами?!

Нурибек кивал, не смея поднять глаз.

— Сколько их?

— Человек пятьдесят, ваша милость, — прохрипел Нурибек.

— А по какой дороге?

— К Молитвенным...

— Пятьдесят человек, — повторил Нух, растерянно глядя на Гургана.

— Думаю, надо их проучить, — заявил Гурган. — Показать сволочи, что под рукой эмира Назра все должны соблюдать порядок. Согласись, эмир постоянно об этом говорит: давайте соблюдать порядок!

— Пождите, ваша милость, — Рудаки выступил вперед. — Прошу вас, не спешите! Позвольте мне одному поехать им навстречу. Я уговорю их вернуться. Уверен, что уговорю. А потом спокойно разберемся...

— Нет, нет, нет! — взвинченно воскликнул Гурган, глаза которого сияли желтым огнем. — Это опасно! Поймите, господин Рудаки. Эмир не простит, если с вами что-нибудь случится. Со всех присутствующих головы снимет!

От молодого хаджи текла сейчас энергия и сила; казалось, воздух вокруг струится от жара.

— Да, верно, — завороженно сказал царевич. — Надо что-то предпринять.

— Разрешаешь? — Гурган схватился за рукоять меча. — На все готов! Сам сотню поведу!

— Да, но... а как же?.. мы же хотели...

— Через час вернусь, — Гурган, шагнув к дверям, попутно пнул Нурибека мыском сапога. — Через два!.. Вставай, владетель!

Набирая ход, блестя оружием, трепля по ветру бунчуки на концах пик, сотня звонко и дробно шла по Кокташской дороге.

Нурибек и Масуд скакали последними. Нурибек волновался, как бы эта тяжелая лавина злых коней и оседлавших их людей, вооруженных и закованных в бронь, не проскочила поворот.

Но Гурган и здесь не оплошал — сбавив аллюр, кони уже впроскачку перебирались через глубокие рытвины, оставленные весной колесами ароб, и выходили направо, на нужный отвилок дороги.

Вдали показалось облако пыли, и скоро можно было различить человеческие фигуры.

Командир сотни вырвал из ножен меч, дико завизжал, равномерно и быстро крутя им, сверкающим, над головой.

Заметив клубы пыли, сухощавый старик с непреклонным выражением лица упер посох в землю и поднес ладонь к глазам.

Люди переговаривались.

— Смотри-ка!

По изможденным лицам блуждали недоуменные улыбки.

— Войско, что ли?

— Точно, войско!

— Ух ты!

— Войско, войско!

— Да много!

— Разве это много? Вот когда...

— Много, много!

— Наверное, наш эмир пошел Баласагун воевать.

— Точно, точно!

— Какой эмир?! Эмир, говорят, в Герате...

— Да, да! Ахмед сказал — воевать Баласагун!

— Баласагун воевать? Давно пора с неверными разобраться...

— Конечно... мало своих бед, еще чертов Баласагун...

— Чертов Баласагун, да! Показать им!..

Между тем сотня совершала непростой маневр — строй взял правее, пронесся полукругом, топча посевы, и теперь уж, стремительно приближаясь с левой руки к растянувшейся по дороге процессии, рассыпался в лаву.

Топот копыт прибавился к шороху травы, к посвисту ветра, к дребезжанию кузнечиков. К ошеломленному молчанию пеших.

— Что вы делаете, люди!..

Командир-тюрк властно махнул рукой, ординарец выкрикнул команду. Похохатывая и переговариваясь, всадники вытирали клинки. Трубач поднес к губам трубу...

На дороге остался растерянный и понурый Нурибек. Масуд, беспрестанно облизываясь и сглатывая слюну, ошеломленно озирал залитую кровью, заваленную телами дорогу. Лошадь потянулась было к окровавленной траве — он испуганно поддернул повод...

Сотня уже почти скрылась за холмом, когда от нее вдруг отделились два всадника и поскакали назад.

Нурибек обеспокоенно всматривался... просиял, разглядев.

— Дорогой хаджи, — закричал он, привставая на стременах. — Спасибо! Я ваш должник! Баранов через пару месяцев пригоню!

Гурган неспешно подъехал, придержал лошадь, огляделся.

— Да-а-а, — протянул он, качая головой. — Напахали ребята...

— Через пару месяцев, — толковал Нурибек, но улыбка отчего-то сползала с его лица, заменяясь серой бледностью.

— Да какие уж теперь бараны, — сказал Гурган, скалясь в усмешке. — Я вот о чем подумал... зачем нашему эмиру владетели без крестьян?

Командир-тюрк взмахнул мечом.

На мгновение клинок превратился в широкую полосу блестящего воздуха.

Голова Нурибека, медленно упав, откатилась в сторону. Тело, заливая кровью седло, сползло набок.

Лошадь фыркнула и переступила.

— А ты кто? — спросил Гурган, поворачиваясь ко второму.

— Я нукер его, — деревянно сказал Масуд. — Просто нукер я.

Зажмурился.

Тюрок, не вытирая лезвия, выжидающе смотрел на Гургана.

Гурган покусывал тонкий ус.

— Кто наследует покойному? Дети есть у него?

Масуд снова открыл глаза.

— Детей нет...

— А кто есть?

— Брат есть... Рядом живет, — Масуд неловко махнул непослушной рукой.

— Поезжай, скажи брату: так, мол, и так. Думай, брат, о своем благополучии. Эмир Назр не любит, когда кто-нибудь притесняет его подданных. А сын его Нух — тем более.

Гурган хлестнул коня. Командир-тюрк, так и не дождавшись второго кивка, ловко вытер меч о круп лошади, бросил в ножны и поскакал следом.

Шли молча.

Шеравкан пытался представить себе, что стало с кишлаком после всего этого. Остались одни женщины. Дети, старухи... теперь уж, наверное, нет никакого Бистуяка. Женщины взяли детей и ушли, разбрелись по родственникам... кибитки скособочились, крыши просели, а потом и провалились... глиняные стены оплыли, превратившись в безобразные бугры... трава и кустарник стремительно и жадно захватили новые пространства для своей жизни. Был кишлак, люди жили... пусть тяжело жили, через силу, а все-таки, наверное, и радости у них какие-то были, и мечты о лучшем... А теперь нет ничего — только змеи и черепахи ползают в развалинах.