Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

Часа через полтора разговор, будто полноводная река, пропадающая в пустыне, окончательно разбрелся на отдельные высказывания, совершенно не связанные друг с другом. Один из уважаемых людей прикорнул, положив голову на колени другого, третий сидел, бессильно обмякнув после очередной неуспешной попытки увлечь друзей в огневой танец.

Санавбар, качаясь как китайский болван, бормотал обрывки стихов, сам себя поправлял, проговаривал заново и опять сбивался.

Только староста по-прежнему пытался поведать о целом ряде ужасных случаев, что происходили некогда в кишлаке Кунар, но его и раньше-то не вполне внятная в силу шепелявости речь по мере пополнения кумганов окончательно испортилась, и чем дальше, тем труднее было понять, о чем же он все-таки толкует; впрочем, слушать его давно уже никто не пытался.

В конце концов их привели сюда. Санавбар два раза падал. А Джафар ничего, твердо шел. Шеравкан его маленько только поддерживал.

Санавбар сразу повалился — как мертвый.

А Джафар сел на тюфяк и стал пьяно куражиться.

— Шеравкан!

— Что, учитель?

— Это мы куда пришли?

— Как куда, учитель? Ночевать пришли... вы ложитесь.

— Ночевать, говоришь?

— Ну да.

Джафар надменно оттопырил нижнюю губу:

— Это что же за ночевка такая? Опять клоповник?

— Почему клоповник? Чистенько. Я же говорю: Бехруз, брат каравансарайщика Салара...

— Брат каравансарайщика... и сам каравансарайщик... и дети его будут каравансарайщиками. Чисто, говоришь?

— Чисто, учитель. Мы с Бехрузом свежего сена в тюфяки напихали. Пощупайте.

Недовольно потыкал кулаком. Подозрительно наклонил голову.

— А храпит кто?

— Санавбар.

— Любитель поэзии... казалось бы, утонченное существо... а храпит, как сапожник. Ну хорошо... хорошо. Чисто, говоришь. А вот я сейчас сам посмотрю, как тут чисто. Знаю я этих каравансарайщиков... и братьев каравансарайщиков... грязь всюду непролазная. А то что ж это я как крот...

И с этими словами вдруг на самом деле взял — и стянул повязку с лица.

Шеравкан содрогнулся.

— А то водят меня куда-то... ночевать, туда-сюда... а я ни черта не вижу... крот кротом.

Но секунда прошла — и ничего.

Шепча что-то горестное, Джафар осторожно ощупал два глубоких шрама. В келье было сумрачно, и Шеравкан не разглядел толком.

Слепец вздохнул.

— Ах господи. Вот так, значит... ну понятно, — с пьяным разочарованием махнул рукой. Посидел, свесив голову. Снова надел повязку. Поправил. — Шеравкан!

— Что?

— Так чисто здесь?

— Чисто, учитель.

— Ну, если ты говоришь — чисто, значит, так тому и быть... ты человек надежный. Шеравкан!

— Да, учитель.

Голос прежний, будто и не пьяный вовсе.

— Будь добр, принеси пиалу воды... поставь сюда. Принесешь?

— Принесу.

— Я спать буду, Шеравкан. Ладно?

— Спите, учитель.

— Погоди, а собака где? Кармат куда делся?

— На поляне был. Потом не знаю... не следил.

— Пошел любви искать, — вздохнул слепой. — Ну ничего. Хлебнет — и вернется.

Шеравкан отправился за водой, а когда вернулся, Джафар уже мирно посапывал.

Да, вот так было вчера... праздник кончился. Что ж... надо вставать.

Он еще раз на славу потянулся. Сел, чувствуя приятную утреннюю легкость. И, еще не поняв, что, собственно говоря, случилось, похолодел от пяток до кончиков волос на макушке.

Легкость!

Вот тебе и легкость: кошелька-то нет! Был привязан к поясу тяжелый кошелек с деньгами Джафара! Где он?!

Вскочил, переворошил тюфяк.

Нет кошелька!

Злые слезы брызнули из глаз.

Мало ему было динара! Подлый человек! Он все украл, все у них украл!

— Учитель! — трубно воззвал Шеравкан. — Учитель, беда!

Выскочил из кибитки наружу, дико огляделся.

Кармат лежал в траве у крыльца. Поднялся, приветливо мельтеша обрубком хвоста, припал на передние лапы, скуля и потягиваясь.

Тишина, покой. Дымы над домами... легкий туман лежит в складке холмов... стадо коров рассыпалось на зеленом склоне, будто горстка разноцветных камушков.

Украл! Все деньги украл!

— Учитель!

Ворвался в каморку.

Джафар заворочался, сел.

— Что ты орешь? Пожар? Наводнение?

— Учитель, беда!

— Да что случилось, черт тебя возьми!

— Санавбар сбежал! И деньги украл!

— Какие деньги?

— Ну деньги же! Вам привезли! Вы что, не помните?! Я из них вчера ему динар давал! На вино!

Слепец зевнул.

— Ах, деньги...

Почесал голову.

— Ну понятно. Кармат пришел?

— Какой Кармат?! Учитель, у вас деньги украли!

— Да понял я... ты ему дай что-нибудь.

— Кому?

— Собаке. Хлеба дай хотя бы.

— Да что вы все про собаку, учитель, — Шеравкан чуть не разрыдался от обиды и горечи. — Я же говорю вам: Санавбар деньги украл. А вином староста угощал. Тоже не нужно было никаких денег!

— Староста угощал? — удивился слепой.

— Староста!

— Ну что тут скажешь... Не перевелись еще добрые люди на свете.

— Что он за человек?! — бушевал Шеравкан. — Он какие слова вчера говорил, скорпион!!

Джафар зевнул и снова почесался.

— Какие слова?

— Вчера! Говорил!

— Если ты про весь этот бред, то лучше забудь, — вздохнул Джафар. — И у трезвого-то нечасто найдется разумное слово, а уж у пьяных!..

И безнадежно махнул рукой.

— Еще не пьяные были! Когда он про алчность! Когда про отца невесты староста рассказывал! Справедливость обессилела! Низость воскресла! Ведь говорил?!

— Ну и что? — Джафар пожал плечами. — Думаешь, он сам это придумал?

Вопрос сбил Шеравкана с толку.

— А кто?

— Это из предисловия, — пояснил Джафар. — “Калила и Димна” имеет предисловие. Санавбар оттуда наизусть читал.

— Наизусть... ну и что? какая разница! Ведь говорил?! Сам говорил, а сам вон чего: дождался, пока усну, и деньги спер! Он же вор, вор! В Бухаре ему руку бы отрубили!

Слепой хмыкнул.

— А сколько, говоришь, было?

— Пятьдесят!

— Пятьдесят? Гм... за пятьдесят могли бы и голову. Но мы ведь что-то уже потратили?

— Что мы потратили?! Динар масхарабозам... да динар ему самому вы велели дать. Ему руки надо рубить, а вы деньги даете. Чужими словами! — кипел Шеравкан. — Вот и видно, что сволочь! Еще и чужими словами! Чтобы всех заморочить! Пусть знают, какой он честный! Какой добрый! Справедливость обессилела! Низость воскресла! А сам кошелек попятил!

Джафар вдохнул и снова почесался — на этот раз запустив обе пятерни в бороду.

— Бесчестный человек! Бессовестный! Говорит чужие слова о чести — а сам ворует!

— Что ты привязался к этим чужим словам? — недовольно перебил слепой. Пошарил возле себя, нашел кулях. Посадил на голову. — Будь к нему снисходительней. У него хотя бы есть слова, которые он может сказать. Он знает, где их найти. Большинство не имеет об этом ни малейшего представления.