Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ну, раз меня на юмор повело — закругляюсь и ещё раз благодарю тебя за доброе слово о труде, который шибко тяжело мне даётся, как бы уж не мне и принадлежит, отчуждённо я роман-то чувствую, а вот повесть мне родная получилась, ибо о таком же она мудаке, как я сам.

Сегодня Старый Новый год. Дай Бог, чтобы у вас всё было ладно.

Целую, обнимаю преданно. Твой Виктор

5 февраля 1995 г

Красноярск

(Н.Гашеву)

Дорогой Коля!

Марья Семёновна в тяжёлом состоянии на носилках увезена в больницу, уже две недели как, и всё сошло с кругу. Сегодня получил ксероксы повести, запутался в конец, но запечатал и тебе экземпляр. Хватился — не могу найти книжку индексов и газету «Звезда», есть вырезки, а где газета? Найди попробуй.

Тем временем Поля почту принесла, глядь — письмо от тебя, вот тебе и индекс. Завтра бандероль уйдёт к тебе. Ты же знаешь, что меня в детдоме воспитывал не комиссар, а белогвардейский офицер, и коли я пообещал, то воистину кровь из носа, да сделаю.

Живу на пределе. А тут Москва и редакторша заедают, всем чего-то надо, у всех юбилеи, презентации и всякие хуяции. Мечтаю об одном — отдохнуть, но всё зависит от здоровья М. С. не сердитесь на неё. Если б вы знали, как она больна, изношена, сердце на трёх было ниточках, а теперь на двух повисло. Аритмию, сказали, уже не снять, это после двух-то инфарктов! Что мы будем без неё делать, даже воображения не хватает.

Ну, будь здоров и успокойся. Рукопись придёт, напиши. Обнимаю, твой Виктор Петрович

1 марта 1995 г.

Красноярск

(Г.Вершинину)

Дорогой редактор Г. Вершинин!

Я был удивлён и обрадован, получив ваше письмо и газеты с письмами читателей. С времён молодости я пристально смотрю провинциальные газеты, особенно и в первую очередь «родные» — районки и городские.

Вижу, как скромно ваша газета оформлена! Но какая она неузнаваемая! Была тихонькая, более чем скромная, со снимками стахановцев и стахановок за станком и на тракторе, с детьми, загорающими у пруда, а читать в ней было нечего, её лишь «смотрели».

И вот, прочитав присланные мне номера, увидел, что лысьвенскую газету делают мужики умелые и неробкого десятка — используют с толком благоприятные для журналистов времена. Иной раз я аж вздохну горько и завистливо: «Эх, мне бы в такое время, да в газету бы...»

Что же касается неоднозначного отношения к роману, я и по письмам знаю: от отставного комиссарства и военных чинов — ругань, а от солдат-окопников и офицеров идут письма одобрительные, многие со словами: «Слава богу, дожили до правды о войне!..»

Но правда о войне и сама неоднозначная. С одной стороны — Победа. Пусть и громадной, надсадной, огромной кровью давшаяся и с такими огромными потерями, что нам стесняются их оглашать до сих пор. Вероятно, 47 миллионов — самая правдивая и страшная цифра. Да и как иначе могло быть? Когда у лётчиков-немцев спрашивали, как это они, герои рейха, сумели сбить по 400-600 самолётов, а советский герой Покрышкин — два, и тоже герой... Немцы, учившиеся в наших авиашколах, скромно отвечали, что в ту пору, когда советские лётчики сидели в классах, изучая историю партии, они летали — готовились к боям.

Три миллиона, вся почти кадровая армия наша попала в плен в 1941 году, и 250 тысяч голодных, беспризорных вояк-военных целую зиму бродили по Украине, их, чтобы не кормить и не охранять, даже в плен не брали, и они начали объединяться в банды, потом ушли в леса, объявив себя партизанами…

Ох уж эта «правда» войны! Мы. шестеро человек из одного взвода управления артдивизиона — осталось уже только трое. — собирались вместе и не раз спорили, ругались, вспоминая войну, — даже один бой, один случай, переход — все помнили по-разному. А вот если свести эту «правду» шестерых с «правдой» сотен, тысяч, миллионов — получится уже более полная картина.

«Всю правду знает только народ», — сказал незадолго до смерти Константин Симонов, услышавший эту великую фразу от солдат-фронтовиков.

Я-то, вникнув в материал войны, не только с нашей, но и с противной стороны, знаю теперь, что нас спасло чудо, народ и Бог, который не раз уж спасал Россию — и от монголов, и в смутные времена, и в 1812 году, и в последней войне, и сейчас надежда только на него, на милостивца. Сильно мы Господа прогневили, много и страшно нагрешили, надо всем молиться, а это значит — вести себя достойно на земле и, может быть, он простит нас и не отвернёт своего милосердного лика от нас, расхристанных, злобных, неспособных к покаянию.

Вот третья книга и будет о народе нашем, великом и многотерпеливом, который, жертвуя собой и даже будущим своим, слезами, кровью, костьми своими и муками спас всю землю от поругания, а себя и Россию надсадил, обескровил. И одичала русская святая деревня, устал, озлобился, кусочником сделался и сам народ, так и не восполнивший потерь нации, так и не перемогший страшных потрясений, военных, послевоенных гонений, лагерей, тюрем и подневольных новостроек, и в конвульсиях уже бившегося нашего доблестного сельского хозяйства, без воскресения которого, как и без возвращения к духовному началу во всей жизни, — нам не выжить.

До третьей книги далеко, а до юбилея Победы уже близко, вот и написал я новую повесть о судьбе военного инвалида. Идёт она в четвёртом номере журнала «Знамя». Писалась она уже сверх сил, тоже надсадно, да ещё в ту пору, когда моя помощница и домовод, Марья Семёновна, в тяжелейшем состоянии лежала в больнице, и потому я затянул с ответом. Да ещё ведь и текущие, общественные дела не обходят меня стороной, и народишко докучает жалобами и просьбами.

Но всё это жизнь, повседневное бытие, куда же от жизни денешься? Пока ноги ходят, руки ручку держат, башка хотя и болит, но думает, — надо шевелиться.

Мой низкий Вам поклон! Отдельный поклон городу вашему, где жили и ещё живут дорогие моему сердцу люди. Поклон и Уралу, уже воистину седому, старому и мудрому, хотя и обобрали его разбойники и варнаки всякие.

Преданно ваш Виктор Астафьев

6 марта 1995 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Письма от тебя нет-нет, да и достигнут меня, но отозваться на них всё недосуг и недосуг. Опять болела М. С, и опять очень тяжело (видно, в этом возрасте болезни, что полегче, не про нас писаны и не для нас предназначены). Уволокли на носилках, в реанимации две недели пролежала, в палате немного, ныне дома, за стены держась, ходит, но уже даёт ценные указания, командирничать принимается, значит, восстаёт. А я боялся, что на этот раз всё...

Я же всё бумагами шуршал, заканчивал новую повесть [«Так хочется жить», — Сост.] , потом редакторша из «Знамени» прилетела, дожимали, правили и пр. Повесть идёт срочно и досрочно в четвёртом номере «Знамени». Тем временем подоспела пора прокомментировать собрание сочинений, которое из раскорячившегося издательства «Сибирская книга» забрало одно московское издательство, надеясь на помощь спонсоров, причём могучих, но они, спонсоры, пить чай-кофе и даже водку — пожалуйста, обещают всё — пожалуйста, а потом просто на звонки издателя не отвечают или отделываются подачками и новыми обещаниями. Люди, повторяю, высокого полёта, так чего уж говорить о просто чиновниках, о просто гражданах. Тут тех, кто скурвился, даже и не порицают, даже и наоборот.