Федор Раззаков - Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Если «Генералов» советский прокат купит через два года и покажет своим зрителям (на МКФ фильму будет присужден специальный приз), то вот другой американский фильм – «Беспечный ездок» с Фондой-младшим и Денисом Хоппером (он же режиссер) в главных ролях – до советского зрителя так и не доберется. С этой картиной в те фестивальные дни вышла незадача. По Москве пронесся слух, что «Ездока» будут показывать в кинотеатре «Ударник». Легко представить, что творилось возле кинотеатра в день показа: толпы молодых людей, штурм кассы, который едва не закончился ее разгромом. Объяснения работников кинотеатра, что никакого «Беспечного ездока» показывать не будут, на людей никакого впечатления не производили: все считали, что их просто водят за нос. Но страждущих никто не обманывал: в тот день на самом деле вместо «Беспечного ездока» был показан фильм «Наездники» с красавцем Омаром Шарифом в главной роли. Ничего общего между этими фильмами, естественно, и близко не было.

Между тем фестиваль завершился 3 августа. Причем завершился он скандалом. Камнем преткновения стал главный приз фестиваля. Дело в том, что еще за несколько месяцев до открытия форума киношное руководство СССР и ГДР договорились между собой, что Золотой приз получит картина президента Академии искусств ГДР режиссера Конрада Вольфа «Гойя» (в главной роли там снялся советский актер Донатас Банионис). Но во время фестиваля этот сговор внезапно был сорван одним из членов жюри – режиссером Григорием Козинцевым. Кстати, когда его выбирали в жюри, он всячески противился этому, а когда его все-таки уговорили туда войти, честно предупредил: откровенную халтуру поддерживать не буду. Видимо, чиновники из Госкино к этому заявлению отнеслись слишком легкомысленно, за что и поплатились. Козинцев решительно выступил против «Гойи». В своем письме коллеге-кинорежиссеру Сергею Юткевичу он, в частности, писал:

«Тебе, как члену-корреспонденту немецкой Академии художеств… несомненно интересно будет узнать, что одним из „гвоздей“ было забивание гвоздей в жюри на предмет записи „Гойи“ в выдающееся (из ряда – какого? – вон, – куда – вон?) произведение. Хотя в фильме есть и несомненные достоинства (трактовка популярного художника в духе популярных произведений Птушко), но цветовое решение („по решению“ ихней Академии художеств) в духе немецких олеографий конца века, а также излишнее оригинальничанье в показе Испании (кастаньеты, раз; гитары, два; бой быков, три – и обчелся), кроме того – спорный выбор артистки Чурсиной (последний раз я видел аккурат такую испанку в Рязани) вызвали некоторые разногласия среди присутствующих, что не помешало всем им признать кинофильм твоего уважаемого председателя дерьмом…»

Чтобы протащить «Гойю» на «золото» фестиваля, чиновники из Госкино предприняли массу всевозможных шагов (уговоры, различные посулы членам жюри), а когда это не помогло, пожаловались в ЦК КПСС. В итоге Козинцева, как главного смутьяна, в первых числах августа вызвали на Старую площадь, в отдел культуры, и стали уговаривать не упорствовать в своем неприятии фильма: мол, это же наши коллеги из братской социалистической республики, их надо поддержать и т. д. и т. п. Но Козинцев был неумолим. Более того, устав выслушивать нотации из уст чиновников, он заявил, что если «Гойю» будут продолжать тянуть в фавориты, он немедленно выйдет из состава жюри и уедет в родной Ленинград. Видимо, это заявление отрезвило чиновников, поскольку они действительно отстали от Козинцева, а «Гойя» получила то, что заслуживала – всего лишь Серебряный приз. А обладателями Золотых призов стали безусловные шедевры: «Белая птица с черной отметиной» (СССР, режиссер Юрий Ильенко), «Сегодня жить, умереть завтра» (Япония, реж. Канэто Синдо), «Признание комиссара полиции прокурору республики» (Италия, реж. Дамиано Дамиани).

После завершения фестиваля Дин остался в Советском Союзе, поскольку впереди у него были концертные гастроли. Он был чрезвычайно рад этому обстоятельству, и рад вдвойне: во время их проведения у него была прекрасная возможность наслаждаться обществом Эве Киви. Та хоть и не имела возможности отправиться с Дином на гастроли по городам, но могла встречаться с ним во время его пребывания в Москве в начале гастролей и в самом их конце.

Во время подготовки к гастролям случился инцидент, который оставил у Дина неприятный осадок. Когда он согласовывал с чиновниками Госконцерта свой репертуар, в который вошли 20 песен, большая часть из которых (целых 16 штук) в Советском Союзе ни разу не исполнялась, Дину было заявлено, что две песни из старого репертуара он исполнять не должен. Когда Дин спросил, какие именно, ему ответили: «Хава Нагила» и «Моя еврейская мама».

– Но эти песни знают и поют во всем мире! – искренне удивился Дин. – В них нет никакой политики!

– Политика есть во всем, – четко выговаривая по-английски каждое слово, резюмировал чиновник Госконцерта. – И в этих песнях она есть тоже. Это еврейские песни, а у нас на данный момент отношения с Израилем очень непростые. И нам бы не хотелось, чтобы вы, исполняя эти песни с наших подмостков, делали реверанс в сторону Израиля.

– Когда я исполняю эти песни, я не думаю об Израиле, – продолжал отстаивать свою точку зрения Дин. – Я думаю о миллионах евреев, которые разбросаны по всему миру, и о той их части, что приходит на мои концерты. Нельзя же во всем видеть одну политику! В прошлый раз ваши люди пытались запретить мне петь рок-н-роллы, а теперь добрались и до народных песен!

Этот страстный монолог убедил чиновника, но только в том, что с наскока собеседника не возьмешь. Поэтому он решил найти иные подходы к нему.

– Несмотря на несхожесть позиций, мы с вами, товарищ Дин, делаем одно дело, – после короткой паузы вновь продолжил беседу чиновник. – Мы не только развлекаем людей, но и занимаемся идеологией. Только вы в качестве артиста, а я – сидя в этом кресле. Повторяю вам, политика есть во всем. Я лично не имею ничего против названных песен, но прошу вас в этот раз их не исполнять. Вот наладятся у нас отношения с Израилем, и вы будете петь «Хаву Нагилу» хоть по нескольку раз в день.

После этих слов в кабинете повисла пауза, которая понадобилась Дину для того, чтобы обдумать услышанное. Наконец Дин принял решение и озвучил его все с той же твердостью в голосе:

– Я согласен с тем, что мы оба делаем одно дело, но на данную проблему у меня особое мнение. И оно принципиальное. Я считаю, что подобными запретами мы только усугубляем ситуацию: мы разъединяем людей, а не объединяем их. Вот представьте себе, какая дикая может сложиться ситуация. Во время концерта кто-то попросит меня спеть «Мою еврейскую маму» – а эта песня очень популярна – и что мне придется делать? Говорить о сложных отношениях Советского Союза с Израилем? Вы что, хотите выставить меня идиотом?