Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Ты зна-аешь, - пряча глаза, сказала мне знакомая, - у нас так мало места в машине, а нас будет много… Ты возьми лучше такси, а?

— Ну, хоть одну сумку возьмите, будьте людьми! – взмолилась я, понимая, что дело моё безнадёжно. – Или одолжите денежек на такси. У меня, можно сказать, ни пфенинга – всё, что было, потратила.

— Ты зна-аешь…- сказала она, глядя в потолок. И я ушла. И пошла с горя в Liebfrauenkirche, чтобы успокоиться и подумать, как мне быть дальше.

У подножия Святого Антония, как всегда, горели тёплые свечи. И Дитя улыбалось у него на руках. Я встала на колени и тихо потрогала край его полинявшего деревянного облачения. Обернулась и обомлела. На задней скамейке сидел мой старый приятель, которого вообще не должно было быть в этот день в этом городе, и уж тем более – в этой церкви. Самый нелепый и самый добрый на свете итальянец Джузеппе, который во всех дешёвых забегаловках, куда мы с ним когда-то ходили, неизменно сыпал себе в какао соль вместо сахара, отпивал, морщился и с кроткой улыбкой говорил «Божье наказание!»

Он был не из Падуи. Он был из Сицилии. Но это не имело никакого значения.

На другое утро он, так же кротко улыбаясь, тащил мои сумки в аэропорт, а я сияла, хохотала и целовала его в небритую щёку. В маленьком кафе в аэропорту он, как всегда, насыпал себе соли в какао. Может, ему это просто нравилось?

А ещё через день, уже будучи в Москве, я узнала, что у тех самых моих знакомых по дороге сломалась машина. И они опоздали на самолёт.

Но я уговорила себя не злорадствовать. Ну, так, только чуть-чуть. Чтобы не рассердить Святого Антония.

— Вы знаете, - сказала мне женщина со сложной перекосившейся причёской и лихорадочно сияющими глазами, - это замечательная книга. Она очень мне подходит. Спасибо вам.

Я кисло улыбнулась и приготовилась к подвоху.

— Замечательная книга, - подтвердила женщина. - Но только там нет того, что мне нужно. Что мне делать, как вы думаете?

— Я думаю, взять другую книгу, - опрометчиво посоветовала я.

— Да, - согласилась она, заметно сникая и глядя на меня с мольбой и подозрением. - Но я другую не хочу. Мне походит эта. Она мне ОЧЕНЬ подходит. Но там нет того, что мне нужно. Всё остальное есть. А этого нет. Как вы думаете... - Глаза её снова загорелись мечтательно и дико. - Как вы думаете, если я приду и возьму её завтра, может, там появится то, что мне нужно?

— Завтра вряд ли, - сказала я. - Вот если вы возьмёте её через месяц-другой - тогда да. Тогда, может, и появится.

— Нет, - вздохнула она. - Через месяц мне поздно. Мне надо завтра.

— Нет, завтра никак, - виновато сказала я. - Для того, чтобы в книге появилось то, что нужно, необходимо время. Месяцы. А иногда и годы.

— Да, - согласилась она и ушла, оставив после себя запах старого шерстяного свитера и очищенного банана. Я замотала книгу в суперобложку, как в кокон, и поставила в самый дальний и тёмный угол шкафа.

О Совершенной Радости

Со Святым Франциском меня познакомил Якоб Йордан, датский философ и писатель. Наивный философ и посредственный писатель, вполне заслуженно забытый потомками. Я всегда таких любила.

В детстве я нашла его книжку на помойке. Обложки у неё не было, и я до сих пор точно не знаю, как она называлась. Я листала её, валяясь в саду под яблоней и гордясь тем, что читаю взрослую старинную книгу с жёлтыми ломкими страницами и «ятями». Из этого чтения я не вынесла абсолютно ничего, кроме этого самого самодовольного чувства и ещё - истории про Святого Франциска и Совершенную Радость.

Эта история сильно подействовала на моё воображение. Она никак ни с чем не согласовывалась – ни с логикой, ни со здравым смыслом, ни с тем образом святого, который успел сложиться в моём сознании. Святой – это был человек в негнущихся золотых одеждах, с неподвижным, тёмно-коричневым лицом, суровыми сверкающими белками и тусклым золотым обручем позади головы. Представить себе такого солидного и страшноватого человека бродяжничающим в компании каких-то подозрительных типов и стучащимся в чужие дома было очень трудно. Особенно трудно было допустить, что его можно было выгнать взашей суковатой палкой. Тут было явно что-то не так. Моя прабабка Пелагея сама могла отходить суковатой палкой всякого, кто осмелился бы сказать что-нибудь нехорошее про того святого, который висел у неё в углу, закутанный в вышитой полотенце и грозящий всем коричневым пальцем. Правда, это был не Святой Франциск, а Святой Никола-Угодник, но какая разница – всё равно же святой. И почему когда святого гонят и бьют палкой, это считается совершенной радостью, тоже было непонятно.

А потом прошло много лет. Теперь-то я вижу, что совсем немного, но тогда казалось – ужасно. Был июль, цвёл дикий папоротник, и мы с подругой заблудились однажды вечером среди мокрых туманных лугов и вышли к какой-то совсем незнакомой деревне. Подруга припадала на стёртую до красных пузырей ногу, ныла и ругалась сквозь зубы, туман всё сгущался, и там, в этом тумане, кричала какая-то неприятная птица и блеяла коза.

— Вот если бы мы знали, чья это коза, мы бы поймали её и привели хозяевам. А хозяева бы обрадовались, впустили нас в дом, дали хлебушка и показали дорогу, - сказал подруга, отдирая от пятки окровавленный подорожник и глядя на него с ненавистью.

— Да зачем коза-то? – сказал я. – Давай попробуем без козы. Что, думаешь, не пустят?

— Конечно, не пустят, - заверила меня подруга. – Ты посмотри на себя – кто ж такую пустит? Или на меня… тоже. Тут все рано спать ложатся, электричество экономят. Ни к одному дому не подойдёшь, у всех собаки с цепи спущены. Я же знаю этих местных… они народ такой… основательный. К ним фиг сунешься.

— А может, и не фиг, - усомнилась я. – Ну, давай попробуем. Не пустят – и ладно. Зато мы испытаем совершенную радость.

— Чего-о? – сурово сказала подруга.

— Совершенную радость. Нет, Ань… ты только подумай, какой шанс. Вот мы постучимся… выйдет какая-нибудь бабка с клюкой или дед полупьяный, заорёт на нас матом: пошли отсюда, шалавы, шляетесь тут… и пойдёт, и пойдёт ругаться… а за забором собака будет подвывать басом… гав! гав! Ну вот. А потом эта бабка или дед захлопнет у нас перед носом калитку… а мы поклонимся этой захлопнутой калитке и скажем… Скажем: «Слава тебе, Господи». И пойдём себе дальше. И тогда…

— Ну, чего тогда-то? – спросила подруга, глядя на меня из-под бровей и начиная против воли ухмыляться. – Чего тогда?

— Да не знаю я, чего тогда. Будет совершенная радость. Вот и всё.

— У кого радость – у бабки? Что нас не пустила?

— Да нет же! У нас.

— Ага. А у той собаки, которая на нас бросится – тоже будет совершенная радость?