Дневник библиотекаря Хильдегарт

— А чего ж ты тогда... ревёшь? - глупо спросила я.

— Твоё-то какое дело, а? - шевельнув плечом, отозвалась она. - Плачу себе и плачу. Для того и живу на свете, чтобы плакать. Так, стало быть, надо.

— Хочешь, я с тобой поплачу? - предложила я, чтобы загладить неловкость.

— А ты умеешь? - строго спросила она.

— А то! - ответила я, села рядом с ней на серую колючую корягу и зарыдала в голос.

— Ну, ты даёшь, девка, - сказала банши. - Вижу, толк из тебя будет. Коли так, тогда давай.

Она подвинулась ко мне поближе, обняла меня за шею и зарыдала вместе со мной. С окончательным облегчением я ощутила, что рука у неё живая и тёплая, только очень цепкая и костлявая. Так мы сидели и плакали, обнявшись и отмахиваясь от комаров, и слёзы наши падали в бурую воду, и голоса наши отзывались внутри болота гулким страшноватым эхом. Лягушки таращились на нас из трясины, где-то в глубине леса куковала кукушка, и нежные серебряные ивы из солидарности роняли капли нам на колени. Сумерки всё сгущались, становилось зябко, от болота тянуло острым запахом гнилой ряски и кувшинок.

— Ну, довольно, - велела мне банши, когда темнота окончательно сгустилась и звёзды молча и старательно закружились вокруг нас. - Завтра, поди, глаз не разлепишь. Нехорошо это. Зачерпни воды и умойся.

— Что, прямо отсюда зачерпнуть? - содрогнулась я. - Из болота?

— Зачерпывай, не бойся. Это хорошая вода. Умоешься - и как будто и не плакала. Уж я-то знаю, девка... ты меня слушай.

Я наклонилась над водой и развела руками ряску. На миг мне показалось, что волосы у меня белые и клочковатые, как синтетическая вата. Но это было из-за луны - на самом деле они остались такими, как прежде.

— Легко тебе теперь, девка? - усмехаясь, спросила банши.

— Не то слово, - ответила я. - Вот спасибо, так спасибо.

— Чего там, - польщённо хмыкнула она. - Приходи ещё когда... Из тебя ничего, толк будет. Иди теперь тихонько, не оглядывайся. Да с дороги не сворачивай, а то заблудишься ещё.

Я пошла по тропинке в чащу, а она обхватила руками острые свои коленки, уткнулась в них подбородком и затихла, улыбаясь своим мыслям.

Никогда не могла подумать, что среди моих друзей - пусть даже виртуальных - окажутся люди, профессионально связанные с донорством, с гемофилией, вообще с кровью.

Для меня это большая неожиданность и большая честь.

Я всегда относилась к таким людям с уважительным трепетом. Потому что сама я смертельно боюсь крови. То есть, я её не боюсь. Просто при её виде я падаю на землю и закрываю глаза. Нет, сперва закрываю, а потом падаю.

Впервые это случилось, когда мне было пять или шесть лет, и меня повели в детскую поликлинику сдавать кровь на анализы. Превосходно помню, что я шла туда вприпрыжку нисколько не тревожилась о своей судьбе. Мне загодя ласково объяснили, что меня ожидает: уколют пальчик, погладят по головке и отпустят с миром. Подумаешь, пальчик! Я давно умела стоически выдерживать уколы и в более чувствительное место, более того - я могла войти с презрительной усмешкой даже в зубной кабинет и твёрдо посмотреть в лицо любой бормашине. А тут - пальчик. Просто смешно.

И вот меня привели в маленькую полутёмную комнтатку, где как-то по-особенному терпко и нехорошо пахло. На синем грязноватом столе стояла многоэтажная подставка, до отказа утыканная маленькими и большими пробирками и колбочками. А в этих пробирках и колбочках смутно и невыразимо противно искрилась жидкость самых странных и невозможных оттенков: от тёмно-бурого и коричнево-бордового до лимонно-жёлтого, мутного, с плавающими в нём серыми жирными хлопьями. Я обмерла, похолодела и поняла, что это кровь. Причём, разумеется, не человечья, потому что у людей такой крови быть не может. Во всяком случае, это ничуть не походило на то, что я, морщась, обычно залепляла подорожником на сбитой коленке. Это была кровь каких-то других, невообразимых и чудовищных существ, которые наверняка сидели там, за пёстренькой занавеской, перегораживающей кабинет, и терпеливо ожидали результатов анализов, подперев когтистыми руками косматые, бурые и лимонно-жёлтые головы. Ноги мои стали ватными и намертво приклеились к полу.

Кое-как бабушке удалось спихнуть меня с места и усадить на стул рядом с пробирками. С медсестрой я говорила еле слышным шёпотом, чтобы, не дай бог, не потревожить никого из тех, кто сидел за занавеской.

— Вот молодец какая, - сказала она, прижимая мне к пальцу ватку. - Даже не пикнула. Умница.

Ага. Попробуй тут пикнуть - беды не оберёшься.

— Что, уже всё? - спросила я, силясь улыбнуться её ласково поблёскивающим очкам.

— Всё, детка, - сказала она. - Иди домой.

Мы вышли из поликлиники под нежное весеннее солнышко. Я глубоко вздохнула, улыбнулась и мешком повалилась на руки до смерти испугавшейся бабушки. Что было со мной потом, решительно не помню. Кажется, я пролежала в обмороке не менее десяти минут, и если бы ещё хоть чуть-чуть затянула этот экспеимент, бедная моя бабушка непременно повалилась бы рядом со мной. Так бы мы и лежали под весенним солнышком, среди бегущих ручьёв, а печальные невообразимые чудища смотрели на нас из окна поликлиники и сочувтсвенно усмехались.

С тех пор прошло много лет, и я давно уже не боюсь этих чудищ, с которыми мы успели стать добрыми приятелями. Но всякий раз при виде крови я глубоко вздыхаю, улыбаюсь и проваливаюсь в знакомую чёрную пропасть. Более того - с годами я усоврешенствовала эту способность и стала падать при одном лишь более или менее красочном описании чего-нибудь кровавого. В последний раз это случилось года два назад, когда я читала в метро рассказ Брэдбери о гемофилике. То есть, я не знала, что он о гемофилике, иначе в жизни не взяла бы его в руки. Я и оглянуться не успела, как эскалатор, на котором я расположилась с книжкой, встал дыбом и ушёл у меня из-под ног. Очнувшись в объятиях юного испуганного милиционера, я хрипло и строго спросила у него: "Где мои очки?" Он покорно нашарил их на грязном полу и протянул мне. Я водрузила их на нос, вручила милиционеру Брэдбери и пошла домой на весёлых негнущихся ногах.

Когда я сдаю кровь на анализы, медсёстры удивляются. Ну, понятно, из вены - это ещё можно испугаться. Но из пальца-то!

— Зато я мышей не боюсь, - гордо говорю я, лёжа на полу и глядя на них снизу вверх.

И они сразу смягчаются и проникаются ко мне уважением.

Но на самом деле я стыжусь этой свое невольной и такой неудобной в жизни слабости и преклоняюсь перед теми, кто сумел однажды ей не поддаться или её преодолеть. И теперь оказывает помощь тем, кто в ней нуждается.

Оказывается, в Силезии до недавнего времени жили драконы. Во всяком случае, ещё при Габсбургах их было довольно много, особенно в горных областях; да и позже они там тоже водились, хотя и не в таком количестве. Вот рассказ, записанный за одним немецкоязычным силезским крестьянином в 1885 году.