Евгений Мартынов. Яблони в цвету

— Ха-ха!.. Это классно! Там же словно про меня поется: про то, как у отца родилась дочка и он назвал ее Лай-лой! Ну или про что-то в этом роде. «Му, my, ту, Delilah!..» А я назвал свою дочь Евгенией! И вот, надо же, вас встретил! Это судьба! Я вас хочу угостить, Евгений! Не откажите, я очень вас прошу!..

Тут уж брат не в силах был устоять: повстречал почти родную душу! Почему бы и впрямь не выпить с хорошим человеком по бокалу шампанского? Тем более у него такая радость!.. Тот сидел неподалеку и воодушевлено потащил Женю к своему пустовавшему столику. Женя, будучи совсем трезвым, негромко произнес соответствующий данному случаю тост, чокнулись, выпили... А что было дальше, он потом вспомнить не мог: все вокруг поплыло и закружилось.

Швейцар рассказывал, что тот молодой человек, никогда ранее в «Софии» не бывавший, вывел под руку качающегося Мартынова из ресторана и повел его куда-то за угол... На следующий день Женя очнулся в сыром подвале, в совершенно незнакомом ему месте, без золотого перстня (приятного напоминания о «Братиславской лире»), швейцарских часов, кожаной куртки, американского ремня и, конечно же, без денег. Когда старший лейтенант милиции выяснял в ресторане подробности случившегося, то и метрдотель, и официантка говорили, что очень удивились, увидев пьяным Мартынова, буквально 5 минут назад пребывавшего в идеально трезвом состоянии и собиравшегося уходить домой. Кто был тот «молодой отец» неопределенной национальности, никто не знал, и после никто и никогда его здесь, разумеется, не видел.

На удивленные, а для милиционера наивные Женины вопросы, чего могли ему подлить или подсыпать в бокал, старший лейтенант, улыбаясь, отвечал:

— Женя, в жизни всякое бывает! Успокойся. Мы-то с криминальным миром каждый день сталкиваемся. У них такое разнообразное меню для столь доверчивых людей, как ты! Считай, что тебе капитально повезло: жив, здоров... А все, что украли, ты себе уже новое купил. Мы его, конечно, будем искать... Но ты сам теперь будь поумней! От их напитков можно в следующий раз не подняться.

Вот такая приключилась « Дилайла».

Помню, в конце 70-х брат в течение года получал письма «из зоны» от «пропащего зэка по кличке Трубач», как тот подписывался и как его якобы прозвали «на зоне» за громкий, почти трубный храп во время сна. Трубач оповещал, что скоро должен выйти на свободу и, как только это произойдет, он приедет в Москву к своему любимому певцу Мартынову — за помощью и денежной поддержкой на первое время. Для начала ему нужно было «немного» — тысяч двадцать, чтобы стать на ноги. А потом он все вернет с процентами и даже может взять любимого певца в свое дело: там доля Мартынова за начальную поддержку будет такой, что больше музыканту ни петь, ни играть, ни сочинять не придется! С каждым новым письмом предвкушение свободы и долгожданной встречи в Москве становилось все более агонизирующим, планы на будущее были однозначно шизофреничными. Накал напряжения в письмах возрастал, и было понятно, что Трубач сознательно нагнетает давление на психику своего любимца по принципу «чаплинских афиш» (перед прокатом новых фильмов Чарли Чаплина, как рассказывают, применялось такое рекламное действо: у кинотеатра выставлялся большой рекламный щит, на котором рисовали трость и подписывали: «СКОРО»; через несколько дней на этом же щите пририсовывали пару башмаков и дописывали: «ЕДЕТ»; еще через несколько дней дорисовывали шляпу-котелок и добавляли: «К НАМ»; потом на щите появлялись усики с бровями и имя «ЧАРЛИ»; и на самой последней стадии, когда ожидание и предвкушение достигало апогея, на афише наконец дорисовывали фигуру и лицо знаменитого артиста и дописывали его фамилию «ЧАПЛИН»). Женя показал первые 3 письма своим друзьям из уголовного розыска. Те навели справки, отдали письма эксперту — и успокоили брата: письмена были не из зоны и писал их не зэк. Это была московская работа, и отправлялось «зэков-ское творчество» из Подмосковья. «Зонные» письма всегда прочитываются специальными сотрудниками (во всяком случае, так было в недавние годы) и отправляются в конвертах определенного образца, с соответствующим штемпелем. Будь в них подобное содержание, их бы сразу «завернули обратно» этому же Трубачу. Но, так или иначе, письма приходили, и их кто-то злорадно сочинял, трудился, стараясь доставить певцу побольше радости и удовольствия от общения с «истинным ценителем» его таланта, желая вдохновить артиста на высокое творчество и духовно поддержать его в трудах, поисках и дерзаниях.

Многие люди думают, что известному человеку, тем более артисту, все готовы оказать услугу, что перед ним все двери распахиваются сами собой. Это, увы, не так. Если стало больше друзей, значит, стало больше врагов. Если артиста кто-то боготворит, значит, кто-то его на дух не переносит. И эти перепады от белого к черному и от любви к ненависти знакомы каждому популярному артисту, а также любому известному человеку и сколько-нибудь значительному деятелю, независимо от сферы его деятельности.

Мне вспомнился случай, происшедший в 1989 году с народным артистом СССР Евгением Леоновым, образно и впечатляюще рассказанный Николаем Караченцовым. Загруженный съемками, весь в актерских делах, Николай Петрович после репетиции в театре Ленинского комсомола прибежал на студию грамзаписи наложить голос на фонограмму моей песни. Я спросил его тогда, почему он как-то не в духе сегодня?

— Да, — ответил популярный артист, — не могу понять, что с людьми происходит. Все вокруг по-волчьи озлоблены друг на друга, недоброжелательны, надменно-циничны. Я в таком энергетическом поле чувствую себя как не в своей тарелке.

Подчеркну, это происходило еще только в 1989 году. Тогда, словно весной, едва распускались «цветочки» на посаженных перестройкой заморских демократических деревьях, и никому не было ведомо, что за плоды вскорости созреют на диковинных тех деревах.

Сделав пару вокально-распевочных упражнений, Николай Петрович продолжил со вздохом:

— Вот сейчас разговаривал с Евгением Павловичем Леоновым. Милейший человек! Наверно, самый любимый в народе из всех актеров. И представляешь, он не смог приехать вовремя в Москву из Пырловки: ему билета на Пыр-ловском железнодорожном вокзале не дали!.. В кассе был, как всегда, «лом», он подошел к окошку дежурного по вокзалу. Виновато улыбаясь, тихо представился и попросил посодействовать ему в билетно-транспортной проблеме, так как завтра у него репетиция и спектакль в театре. А эта кобра из окошка отвечает: «Все билеты — в кассе и приобретаются в порядке живой очереди»! Он ей совсем робко: «Извиняюсь, красавица, за надоедливость. Рожа у меня всем знакомая, вон — и так уже весь вокзал пялится. Нестерпимо мне это, хочется куда-нибудь спрятаться. В очереди меня вообще засмеют, там ведь человек шестьдесят стоит, уже гогочут, пальцем сюда показывают... Может быть, войдете в положение бедного артиста? А?..» И стерва эта, войдя в положение артиста, изрыгнула: «Рожу нужно иметь человеческую, это раз! А два — я вообще ненавижу артистов, шутов, клоунов и прочих дураков! А вас так больше всех остальных!» Представляешь!.. Это она кому сказала?! Евгению Леонову! Его же нормальный человек вообще не в состоянии обидеть: он ведь как ребенок, сама доброта и наивность... Я не знаю, как он смог это нечеловеческое хамство выдержать: недавно из больницы, весь еще на таблетках, с его-то ранимостью, да и возраст... Эх!.. А ты, Юра, спрашиваешь, почему я не в духе?..