Евгений Мартынов. Яблони в цвету

Женя настолько близко принимал к сердцу все, что происходило с песней в эфире, что порой не мог смотреть и слушать теле- и радиоконцерты, говоря по этому поводу:

— Или я уже ничего не понимаю, или они там все с ума посходили.

Да, в 1975 году авторам «Лебединой верности» удалось убедить главного музыкального редактора ЦТ, что фраза «Улететь в края далекие лебедь не мог» никак не соотносится с проблемой еврейской эмиграции из СССР. А в разгар перестройки буквально все в двух последних записанных Мартыновым песнях уже не выдерживало критики музыкального редактора и ассистента режиссера. Особенно «уязвимыми» были тексты (хотя в вопросах профессиональной оценки литературного материала и музыкальный редактор, и ассистент режиссера компетентны постольку-поскольку).

* В советский период, взрослые читатели помнят, за сданную макулатуру выдавали талоны на льготное приобретение дефицитных товаров.

— «Марьина роща — мой край хлебосольный», «жизнь вспоминаем, чаи попиваем», «я пирогов напекла», «сережки из злата-серебра», «наряды, шаль с кружевами»... Женя! Посмотри вокруг! О чем ты поешь? В магазинах нет ни муки, ни сахара, ни соли, ни дрожжей, ни чая — для пирогов и чаепитий. Нет ни злата-серебра, ни нарядов, тем более с кружевами! Кому сейчас нужны твои «васильковые глаза» и женские красоты, цветы и птицы, верная любовь, «синева» и «студеная вода»? В стране проституция и рэкет, инфляция и девальвация, отравленные реки и радиационные фоны, приближающийся голод и разруха!.. — отчитывали Евгения Мартынова Саша с Яшей.

Они же посоветовали брату взять в качестве примера для себя опусы Макаревича или Добрынина. То есть определиться: или уходить в политико-социальные мудрствования, или с размаху вляпаться в кабацкую «удаль молодецкую», но только не застревать где-то посередине.

Крутя баранку автомобиля по дороге на концерт, Женя, помню, рассказал все это и добавил задумчиво:

— Может быть, действительно написать для них что-нибудь такое, о чем они просят?.. Они ведь меня этим Ма-каревичем достали уже!

— А чего?.. — подхватил «хорошую» идею ехавший с нами попутчик-конферансье. — Разве может Мартынов что-либо путное сочинить? Вот Макаревич или Шантрапович — это совсем другое дело! Сотвори чего-нибудь в их высоком стиле, и желательно на стихи некоего там Блохмана, Штейнвшица или Шикльклопера. Это будет класс! Им точно понравится.

Древнегреческая поэтесса Сапфо на упреки, подобные вышеприведенным, — упреки в несозвучности ее творчества современной ей «эпической» эпохе — ответила стихами: «Жребий мой — быть в солнечный свет и красоту влюбленной!»

Теперь очевидно — таков был и жребий Евгения Мартынова, композитора и певца, до последнего дыхания верившего, что на красоте, гармонии и вдохновении держится мир...

Но исторические циклы не подвластны человеческой воле: реальность ломала, и брат все более озадаченно делился со мной по телефону раздумьями:

— Как будем дальше жить? Надо что-то делать... Я сегодня опять был в Останкино — все «облажали». Может быть, мы с тобой вправду чего-то не понимаем? Беляев из КГБ убежден, что они от меня взяток ждут. Говорит, что компьютер, который они поставили якобы для подсчета писем, на самом деле считает только деньги. Не знаю, как там другие, но я до сих пор никому ничего за эфир не платил, и у меня открыто — вроде — никто ничего не просил... Во всяком случае, дальше так унижаться невозможно: позавчера показал песни режиссеру, он послал меня к главному редактору, тот — к музыкальному редактору, а у последней не нашлось времени послушать две песни. Вчера целый день сидел в редакции, у всех на виду ждал ее, она же вообще не появилась. Сегодня договорились встретиться в 12 часов — она пришла после трех... Стыдно, я — музыкант с высшим образованием, лауреат стольких конкурсов, премий и «Песен года», член Союза композиторов, в конце концов, и не могу представить людям песню в таком виде, в котором ее сочинил, пою и чувствую!.. Я уже устал от всего этого. Мои нервы не выдерживают... Не пойму только, каким образом наша новомодная, хрипящая, оборванная и безграмотная братия влезает в экран, совсем не имея музыкального образования, обходя конкурсы и худсоветы? Ведь большинство из нынешних «рок-бардов» и «шоуменов» элементарно профнепригодны! Или там действительно уже все продано и раскуплено?.. Да, странно все, что вокруг происходит... А самое главное — стыдно. Стыдно среди этого бурлящего дерьма толкаться, почти что кулаками отстаивая право своему... творчеству — хотел найти слово поскромнее — на место в эфире. Стыдно мне в 42 года думать, как удружить двадцатилетней девочке-редактору к Восьмому марта, не есть ни мяса ни хлеба, чтобы режиссеру не показалось мое лицо полным, до бесконечности править с редактором тексты и по пять раз перенакладывать с новыми словами голос, выпрашивать у мальчиков для записей на «Мелодии» синтезаторы и ритм-боксы, которыми и так должны быть оснащены все профессиональные студии!.. Стыдно мне, Юра, вместо музыки, в 42 года заниматься всей этой хренотенью. Я уже устал, так больше жить нельзя...

Женя признавался, что раньше был убежден: имей он столичное композиторское образование, все его дела двигались бы легче и быстрее. Потому и заботился он когда-то о моем наисовершеннейшем профессиональном обучении. Но, убедившись на моем же примере, что ни самая высшая школа, ни раннее членство в Союзе композиторов не избавляют композитора от общей для всех рутины унижений и далекой от творчества толкотни по редакциям, брат засомневался, стоит ли ему учить музыке сына.

Вначале в шутку, а затем уже и всерьез, он все чаще говаривал:

— Я с музыкой, наверно, буду скоро завязывать. И Сережку ни за что в это болото не отдам. Пусть будет кем угодно, только не музыкантом!..

Как я уже говорил, брат часто бывал за границей. Но испытывал ли он желание эмигрировать? До 1988 года однозначно — нет, хотя при встречах с Женей его бывшие соотечественники, преуспевшие за рубежом, всегда убеждали брата порвать с «совком» как можно скорее, пока еще молод. Женя, однако, предпочитал трезво смотреть в глаза правде и понимал, что успех его выступлений в цивилизованных капиталистических странах — это успех у нашей же, эмигрантской, ностальгирующей публики. И все выступления советских эстрадных авторитетов «там» фактически не поднимаются на уровень сколько-нибудь заметных культурных событий для западных стран. Потому, в отличие от других отечественных звезд, восторженно рассказывавших по приезде «оттуда» о своих триумфальных концертах, Мартынов, участвовавший в тех же или подобных концертах и имевший успех не меньший, чем другие наши «асы», предпочитал «не гнать понтяру», как он сам выражался.