Ван Гог. Письма

декорированы большими желтыми подсолнечниками.

Утром, распахнув окно, ты увидишь зелень садов, восходящее солнце и городские

ворота.

А весь маленький изящный будуар с красивой постелью будет заполнен большими

полотнами с букетами но 12-14 подсолнечников в каждом. Это будет не банально. В

мастерской же с красными квадратными плитками пола, белыми стенами и потолком,

крестьянскими стульями, столом из некрашеного дерева и, надеюсь, украшающими ее

портретами будет нечто от Домье и, смею это предположить, тоже не банальное.

Прошу тебя, подбери мне для мастерской несколько литографий Домье и японских

гравюр. Это, разумеется, совсем не к спеху. Шли мне их лишь в том случае, если у тебя

имеются дубликаты. Поищи для меня также литографии Делакруа и современных художников,

только самые обыкновенные…

Еще раз повторяю: это вовсе не к спеху. Я просто делюсь с тобой мыслями. Мне

хочется, чтобы у меня был настоящий дом художника, без претензий, напротив, совсем

непритязательный, но такой, где во всем, вплоть до последнего стула, будет чувствоваться

стиль.

Поэтому я купил не железные кровати, а местные деревянные – широкие, двуспальные.

Они создают впечатление чего-то прочного, устойчивого, спокойного; правда, для них

требуется больше постельного белья. Пусть – зато в них есть стиль.

Мне посчастливилось найти хорошую прислугу – без этого я бы не решился зажить

своим домом; это довольно пожилая женщина с кучей ребятишек всех возрастов; пол она

содержит так, что плиты его – всегда красные и чистые.

Не могу даже выразить, какую радость мне доставляет мысль о предстоящей большой и

серьезной работе. Я ведь собираюсь приняться за настоящую декорацию.

Я, как уже тебе сообщил, собираюсь расписать свою кровать. Сюжетов будет три, но

какие – еще не решил. Может быть, нагая женщина, может быть, ребенок в колыбели.

Подумаю и решу – время есть.

Об отъезде я теперь и не помышляю, потому что голова у меня полна новыми

замыслами…

В моей картине «Ночное кафе» я пытался показать, что кафе – это место, где можно

погибнуть, сойти с ума или совершить преступление. Словом, я пытался, сталкивая контрасты

нежно-розового с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленого и веронеза с желто-

зеленым и жестким сине-зеленым, воспроизвести атмосферу адского пекла, цвет бледной серы,

передать демоническую мощь кабака-западни.

И все это под личиной японской веселости и тартареновского добродушия. Интересно,

однако, что скажет об этой картине господин Терстех, который даже про полотно Сислея,

самого сдержанного и деликатного из импрессионистов, изволил заметить: «Не могу

удержаться от мысли, что художник, написавший это, был несколько навеселе». Перед моей

картиной он, несомненно, объявит, что она – плод белой горячки.

У меня нет никаких возражений против твоего предложения выставиться в «Revue

Independante», если только я не помешаю тем, кто там обычно выставляется.

Нужно будет также предупредить, что я оставляю за собой право на вторую, выставку,

которая последует за первой, где я покажу лишь этюды в собственном смысле этого слова.

В будущем году я отправлю на выставку декорацию моего дома – тогда она уже будет

закончена. Я не придаю ей особенного значения, но, на мой взгляд, путать этюды с

композициями нежелательно; вот почему я и считаю необходимым поставить в известность, что

на первую выставку пошлю только этюды. Ведь на сегодня у меня есть, пожалуй, только две

попытки настоящих композиций – «Ночное кафе» и «Сеятель».

Как раз, когда я тебе писал, в кафе вошел маленький крестьянин, похожий на нашего

отца.

А похож он на него до ужаса, особенно линиями рта – нерешительными, усталыми,

расплывчатыми. До сих пор сожалею, что не смог его написать.

555 note 60 Note60 10 сентября

Если Гоген объединится со мной и, со своей стороны, не станет требовать слишком

много за картины, ты, наверно, согласишься дать работу двум художникам, которые без тебя

совершенно беспомощны. Не спорю, ты абсолютно прав, утверждая, что это не принесет тебе

денежной выгоды, но, с другой стороны, ты как бы последуешь примеру Дюран-Рюэля,

который начал скупать у Клода Моне его полотна задолго до того, как тот завоевал известность.

Тогда Дюран-Рюэль тоже ничего на них не зарабатывал и был завален работами Моне, не

находившими сбыта; но в конце концов оказалось, что поступал оп разумно, и сегодня он может

утверждать, что взял свое.

Для меня лично ясно, с какими денежными затруднениями связана вся эта затея;

поэтому я о ней и не распространяюсь. Но мы вправе потребовать, чтобы Гоген был честен с

нами: приезд его друга Лаваля на какое-то время открыл ему новые материальные возможности,

и, сдается мне, он заколебался между Лавалем и нами.

Не упрекаю его за это. Но если Гоген не упускает из виду свои интересы, ты тоже не

должен пренебрегать своими – я имею в виду возмещение твоих расходов за счет картин; это

только справедливо. Для меня-то вполне очевидно, что, будь у Лаваля в кармане хоть су, Гоген

давно бы отделался от нас… Он будет нам верен лишь в том случае, если ему это выгодно или

если он не найдет чего-нибудь получше; но ничего лучшего он не найдет и поэтому ничего не

потеряет, перестав с нами хитрить…

Голова моя полна идей, так что, несмотря на одиночество, у меня нет времени думать и

копаться в себе; я работаю, как машина по изготовлению картин. Надеюсь, что эта машина

теперь уже не остановится…

У меня готов этюд старой мельницы, написанный в тех же приглушенных тонах, что и

«Дуб на скале» – тот этюд, который, по твоим словам, ты отдал обрамить одновременно с

«Сеятелем».

Мысль о «Сеятеле» по-прежнему не выходит у меня из головы. Такие утрированные

этюды, как «Сеятель», а теперь «Ночное кафе», обычно кажутся мне дрянными и жутко

уродливыми, но когда я чем-нибудь взволнован, например, статейкой о Достоевском, которую

прочел здесь, они начинают мне представляться единственными моими работами, имеющими

серьезное значение.

Готов у меня теперь и третий этюд – пейзаж с заводом: над красными крышами в

красном небе огромное солнце, словно природа взбешена злобным дующим целый день

мистралем.

Что касается дома, то я постепенно привыкаю к нему и он очень успокаивает меня. Разве

я стану работать хуже лишь от того, что буду жить на одном месте и в разные времена года

наблюдать одни и те же сюжеты? Напротив, видя весной те же сады, летом те же хлеба, я

невольно заранее представлю себе свою работу и сумею разумнее построить планы на будущее.