Ван Гог. Письма

– не только в Африке, но уже за Арлем – повсюду встречаешь великолепные контрасты

красного и зеленого, синего и оранжевого, серно-желтого и лилового.

Каждому подлинному колористу следует побывать здесь и убедиться, что на свете

существует не только такая красочная гамма, какую видишь на севере. Не сомневаюсь, что,

если Гоген приедет сюда, он полюбит этот край; если же он не приедет, то это означает лишь,

что он уже имел опыт работы в более красочных странах; поэтому он всегда останется нашим

другом и принципиальным сторонником, а вместо него здесь поселится кто-нибудь другой.

Если в том, что ты делаешь, чувствуется дыхание бесконечности, если оно оправдано и

имеет право на существование, работается легче и спокойнее. Применительно к тебе все это

вдвойне верно.

Ты хорошо относишься к живописцам, и ты знаешь, что чем больше я над этим

задумываюсь, тем глубже убеждаюсь, что нет ничего более подлинно художественного, чем

любить людей. Ты возразишь, что лучше держаться подальше и от искусства, и от художников.

Это в общем-то верно, но ведь и греки, и французы, и старые голландцы любили искусство,

которое неизменно возрождается после неизбежных периодов упадка. Не думаю, что, чураясь

искусства и художников, человек делается добродетельнее.

Покамест я не нахожу, что мои картины стоят тех благ, которые ты мне предоставляешь.

Но, как только я сделаю подлинно хорошие вещи, станет ясно, как день, что они созданы тобою

не в меньшей степени, чем мной, что мы создали их вдвоем.

Довольно об этом – ты сам согласишься со мной, если у меня получится что-нибудь

стоящее. Сейчас я работаю над новым квадратным полотном размером в 30 – опять сад, или,

вернее, платановая аллея с зеленой травой и купами черных сосен. Ты очень хорошо сделал, что

заказал краски и холст, – погода стоит великолепная. Мистраль, конечно, дует, но временами

стихает, и тогда здесь просто чудесно.

Будь тут мистраль не таким частым гостем, здешние края были бы не менее красивы и

благоприятны для искусства, чем Япония.

Пока я тебе писал, пришло очень милое письмо от Бернара. Он собирается зимой

побывать в Арле. Это, разумеется, вздор. Но он тут же добавляет, что Гоген, вероятно, пришлет

его сюда вместо себя, а сам предпочтет остаться на севере. Об этом мы вскоре узнаем точнее: я

убежден, что Гоген, так или иначе, тебя обо всем известит.

В своем письме Бернар отзывается о Гогене с большой симпатией и уважением. Уверен,

что они нашли общий язык.

Общение с Гогеном, без сомнения, благотворно отразится на Бернаре.

Приедет Гоген или нет, он все равно останется нашим другом; если не приедет теперь,

значит, приедет в другой раз.

Инстинктивно я чувствую, что Гоген – человек расчета. Находясь в самом низу

социальной лестницы, он хочет завоевать себе положение путем, конечно, честным, но весьма

политичным. Гоген не предполагает, что я все это прекрасно понимаю. И он, вероятно, не

отдает себе отчета в том, что самое главное для всех нас – выиграть время и что,

объединившись с нами, он таки выиграет его, даже если объединение не принесет ему никаких

других выгод…

Не думаю, что было бы благоразумно немедленно предлагать Бернару 150 франков за

каждую картину, как мы это сделали с Гогеном. Уж не надеется ли Бернар, который,

несомненно, уже обсудил все это в подробностях с Гогеном, в какой-то мере заменить его?

Считаю, что держаться нам надо твердо и решительно. Не вступать в объяснения, а ясно

изложить свою позицию.

Я не обвиняю Гогена, если, как бывший маклер, он хочет рискнуть и пойти на

коммерческую операцию; но я-то в ней участвовать не желаю. Как тебе известно, я считаю, что

новые торговцы ничем не лучше прежних.

Я принципиально и теоретически стою за ассоциацию художников, которая облегчила

бы им жизнь и работу, но я принципиально и теоретически против того, чтобы бороться с уже

существующими фирмами и подрывать их. Пусть себе существуют, коснеют и умирают

естественной смертью. Попытка же художников своими силами оживить торговлю картинами

представляется мне самонадеянной и пустой затеей. Ничего этого не нужно. Пусть они лучше

попробуют помочь друг другу существовать и заживут одной семьей, как братья и соратники;

тогда я с ними даже в том случае, если такая попытка окажется безуспешной; но я никогда не

приму участия в происках, направленных против торговцев картинами.

539

Сегодня я уже написал тебе рано утром, после чего пошел продолжать очередную

картину – сад, залитый солнцем. Затем я отнес ее домой и опять ушел на улицу с новым

холстом, который тоже использовал. А теперь мне захотелось написать тебе второй раз.

У меня еще никогда не было такой замечательной возможности работать. Природа здесь

необыкновенно красива! Везде, надо всем дивно синий небосвод и солнце, которое струит

сияние светлого зеленовато-желтого цвета; это мягко и красиво, как сочетание небесно-

голубого и желтого на картинах Вермеера Дельфтского. Я не могу написать так же красиво, но

меня это захватывает настолько, что я даю себе волю, не думая ни о каких правилах.

Итак, теперь у меня три картины, изображающие сад, что напротив моего дома; затем

два «Кафе» и «Подсолнечники», портрет Боша и мой автопортрет; затем красное солнце над

заводом, грузчики песка, старая мельница.

Как видишь, даже если оставить в стороне остальные этюды, работа проделана немалая.

Зато у меня сегодня окончательно иссякли краски, холст и деньги. Последняя моя картина,

написанная с помощью последних тюбиков краски на последнем куске холста, – зеленый, как

и полагается, сад – сделана одним чистым зеленым цветом с небольшой прибавкой прусской

зелени и желтого хрома. Я начинаю чувствовать, что я стал совсем другим, чем был в день

приезда сюда: меня больше не мучат сомнения, я без колебаний берусь за работу и моя

уверенность в себе все больше возрастает. Но какая здесь природа!..

Недавно прочел статью о Данте, Петрарке, Боккаччо, Джотто и Боттичелли. Господи,

какое огромное впечатление произвели на меня письма этих людей!

А ведь Петрарка жил совсем неподалеку отсюда, в Авиньоне. Я вижу те же самые

кипарисы и олеандры, на которые смотрел и он.

Я попытался вложить нечто подобное этому чувству в один из своих садов, тот, что

выполнен жирными мазками в лимонно-желтом и лимонно-зеленом цвете. Больше всего меня

тронул Джотто, вечно больной, но неизменно полный доброты и вдохновения, живший словно

не на земле, а в нездешнем мире.

Джотто – личность совершенно исключительная. Я чувствую его сильнее, чем поэтов