Ван Гог. Письма

Кусты на заднем плане – сплошь олеандры. Эти чертовы буйнопомешанные деревья

растут так, что напоминают больных атаксией, застывших на месте. Они усыпаны свежими

цветами и в то же время целой массой уже увядших; листва их также непрерывно обновляется

за счет бесчисленных буйных молодых побегов.

Надо всем этим возвышается кладбищенский кипарис, по дорожке неторопливо идут

маленькие цветные фигурки.

Эта картина – пандан к другому полотну размером в 30, изображающему тот же

пейзаж, но с другой точки зрения; сад на последнем написан в различных оттенках зеленого,

небо – бледно-лимонно-желтое.

Не правда ли, в этом саду чувствуется какой-то своеобразный стиль, позволяющий

представить себе здесь поэтов Возрождения – Данте, Петрарку, Боккаччо. Так и кажется, что

они вот-вот появятся из-за кустов, неторопливо ступая по густой траве. Деревья я убрал, но все

остальное в композиции соответствует действительности. Правда, некоторые кусты

преувеличены, чего на самом деле нет.

Таким образом, чтобы правдивей и основательней передать характер пейзажа, я пишу

его в третий раз.

Это как раз тот сад, что расположен у меня под окнами. Он отлично подтверждает

мысль, о которой я уже тебе писал: чтобы схватить здесь истинный характер вещей, нужно

присматриваться к ним и писать их в течение очень длительного времени…

Что поделаешь! Я сейчас чувствую подъем и хочу сделать по возможности больше

картин, чтобы обеспечить свое положение в 89 г., в котором все наши собираются произвести

сенсацию. У Сёра несколько таких огромных полотен, что он может претендовать на

персональную выставку. У Синьяка, который работает очень усердно, полотен тоже хватает,

равно как у Гогена и Гийомена. Вот и я хочу к этому времени – вне зависимости от того,

выставимся мы или нет, – закончить серию этюдов «Декорация».

542

Хорошая погода, стоявшая последние дни, сменилась грязью и дождем; до зимы еще

будут, вероятно, солнечные дни, но редко. Поэтому надо ими воспользоваться, особенно для

живописи. Зимой же хочу побольше порисовать. Если бы я научился рисовать фигуры по

памяти, мне всегда удавалось бы кое-что сделать. Но возьми, например, фигуру любого, даже

самого опытного художника, делавшего живые наброски, как, например, Хокусаи или Домье.

На мой взгляд, такая фигура неизменно уступает фигурам тех же мастеров или других

художников-портретистов, написанным с натуры.

Но как бы неизбежна ни была эта нехватка моделей, особенно таких, которые понимают,

чего от них хотят, из-за нее не следует приходить в отчаяние и опускать руки.

Я развесил в мастерской всех японцев, Домье, Делакруа, Жерико. Если разыщешь у себя

в Париже «Положение во гроб» Делакруа или что-нибудь Жерико, купи, пожалуйста, столько

экземпляров, сколько сможешь. Мне страшно хочется иметь у себя в мастерской «Полевые

работы» Милле и офорт Лера с «Сеятеля», который продается у Дюран-Рюэля за франк с

четвертью и, наконец, маленький офорт Жакемара с «Чтеца» Мейссонье. Ничего не могу с

собой поделать – люблю Мейссонье.

Прочел в «Revue des deux Mondes» статью о Толстом. Как видно, Толстой у себя в

стране занимается вопросами религии не меньше, чем Джордж Элиот в Англии.

У Толстого есть какая-то книга о религии. Называется она, кажется, «В чем моя вера? –

и, должно быть, очень интересна. Насколько я понял из статьи, Толстой пытается выделить в

христианской религии то, что есть в ней непреходящего и что свойственно также другим

религиям. Он, видимо, не признает воскресения тела и даже души и, подобно нигилистам,

считает, что за гробом ничего нет, но что человек, умирая, продолжает жить в остальных

людях, в человечестве.

Сам я книги не читал и не могу сказать в точности, как Толстой смотрит на вещи, но

полагаю, что религия его не может быть жестокой и умножать наши страдания; напротив, она,

вероятно, дает людям утешение и покой, вселяет в них энергию, житейское мужество и многое

другое.

Среди репродукций Бинга я особенно восхищен рисунком «Травинка», гвоздиками и

Хокусаи.

Что бы мне ни говорили, самые вульгарные цветные гравюры на дереве с их плоскими

тонами восхищают меня не меньше, чем Рубенс или Веронезе, и по тем же причинам. Я отлично

знаю, что это не примитивы. Примитивы, разумеется, восхитительны, но для меня это вовсе не

основание повторять фразу, ставшую уже чуть ли не поговоркой: «Посещая Лувр, я не в

состоянии уйти дальше примитивов».

Скажи я какому-нибудь серьезному любителю японцев, даже самому Леви: «Ничего не

могу поделать, сударь, меня восхищают эти оттиски за 5 су», он, более чем вероятно, был бы

немного шокирован и пожалел бы о том, что я так невежествен и что у меня такой дурной вкус.

Не так же ли считалось когда-то дурным вкусом любить Рубенса, Иорданса, Веронезе?

Надеюсь, со временем я перестану ощущать одиночество в своем новом доме и научусь

находить себе в непогоду или длинными зимними вечерами какое-нибудь занятие, в которое

можно уйти с головою.

Проводят же, например, ткач или корзинщик целые месяцы в полном или почти полном

одиночестве, так что единственное их развлечение – работа.

Выдерживать такую жизнь этим людям помогает сознание того, что они у себя дома,

успокоительная привычность окружающего. Конечно, я не отказался бы от чьего-нибудь

общества, но раз его нет – не собираюсь убиваться из-за этого, тем более что рано или поздно

ко мне кто-нибудь да приедет. Почти не сомневаюсь в этом. С тобой – то же самое: если тебе

захочется разделить с кем-нибудь свое одиночество, ты всегда найдешь желающих среди

художников, для которых вопрос жилья – очень серьезная проблема. А у меня к тому же есть

мой долг – начать, наконец, зарабатывать деньги своим трудом; поэтому я отчетливо

представляю себе, какая огромная работа меня ожидает.

Ах, если бы у каждого художника было на что жить и работать! Но раз этого нет, я хочу

писать картины, писать много и лихорадочно. И, может быть, наступит день, когда мы сумеем

расширить наши дела и приобрести больше влияния.

Но до этого далеко – сначала нужно крепко поработать.

Живи мы в военное время, нам, вероятно, пришлось бы сражаться; мы, конечно,

сожалели бы о том, что сейчас не мирное время, но все-таки дрались бы, раз это необходимо.

Точно так же мы имеем право мечтать о таком порядке вещей, при котором можно было

бы жить и без денег. Но раз в наше время без них ничего не сделаешь и тратить их все-таки

приходится, мы вынуждены думать о том, как их добыть. Мне лично легче заработать их