Ван Гог. Письма

Если помнишь, я уже писал сестре и тебе, что здесь я порою кажусь сам себе

продолжателем Монтичелли. Во всяком случае, вышеупомянутую мастерскую мы тут уже

устраиваем.

То, что сделает Гоген, что сделаю я, встанет бок о бок с прекрасными созданиями

Монтичелли, и мы попробуем доказать разным милым людям, что Монтичелли не спился за

столиками кафе на Каннебьер, 1 что он не умер совсем – словом, что жив курилка. Но мы

поставим его дело на такой прочный фундамент, что оно переживет и нас.

1 Главная улица Марселя.

543 note 63 Note63 Сентябрь

То, что у тебя опять разболелась нога, – известие не из приятных. Боже мой, как тебе

нужно найти возможность пожить на юге! Я по-прежнему убежден, что лучшее лекарство для

таких, как мы, – солнце, хорошая погода и голубой воздух. Дни здесь все еще чудесные; будь

они всегда такими, для художников здесь был бы даже не рай, а нечто большее – настоящая

Япония. Все время и всюду думаю о тебе, Гогене, Бернаре. Как было бы замечательно увидеть

тут вас всех!

Прилагаю небольшой набросок с квадратного полотна размером в 30 – звездное небо,

написанное ночью при свете газового рожка. Небо – сине-зеленое, вода – королевская синяя,

земля – розовато-лиловая, город – сине-фиолетовый, газ – желтый, а отблески его, рыжие,

как золото, доходят до бронзово-зеленого. В сине-зеленом просторе неба переливается зеленым

и розовым Большая Медведица, и бледность ее контрастирует с ярким золотом газа.

На переднем плане – цветные фигурки влюбленных.

Помимо этого наброска, посылаю и другой, также с квадратного полотна размером в 30,

изображающего мой дом и его окружение под солнцем цвета серы и небом цвета чистого

кобальта. Сюжет невероятно труден, но потому-то я и хочу с ним сладить! Желтые дома на

солнце, несравненная свежесть голубизны – все это дьявольски сложно. Земля и та желтая.

Позднее пришлю тебе рисунок получше, чем этот набросок, нацарапанный по памяти. Дом

слева, тот, что затенен деревом, – розовый; оконные ставни – зеленые. Это ресторан, где я

ежедневно обедаю. В конце улицы слева, между двумя железнодорожными мостами, стоит мой

друг – почтальон. Ночного кафе, которое я написал раньше, на картине не видно – оно левее

ресторана. Милье находит мою картину ужасной, но мне нет нужды объяснять тебе, что, когда

он, по его словам, не понимает, какую радость я нахожу в изображении банальной лавки

бакалейщика или таких неизящных, застывших, уныло прямолинейных домов, мне немедленно

вспоминаются описания бульваров в начале «Западни» у Золя или набережной де ла Виллет под

раскаленным июльским солнцем в «Буваре и Пекюше» у Флобера – описания, в которых тоже

но бог весть сколько поэзии.

Работа над трудным материалом идет мне на пользу. Тем не менее временами я

испытываю страшную потребность – как бы это сказать – в религии. Тогда я выхожу ночью

писать звезды – я все чаще мечтаю написать группу друзей на фоне такого пейзажа.

Получил письмо от Гогена. Он хандрит и уверяет, что приедет, как только что-нибудь

продаст, но все еще не говорит определенно, снимется ли он с места немедленно в том случае,

если ему оплатят проезд.

Он пишет, что его хозяева относились к нему безукоризненно и что порвать с ними так

внезапно было бы просто низостью с его стороны. Тем не менее прибавляет он, я смертельно

обижаю его, не веря, что он готов перебраться сюда при первой же возможности. Он будет рад,

если ты сумеешь продать его картины хотя бы по дешевке. Посылаю тебе его письмо и мой

ответ на него.

Разумеется, приезд Гогена сюда на 100 процентов увеличит стоимость моей затеи –

заняться живописью на юге. Но думаю, что, приехав, он уже не захочет возвращаться и

приживется здесь…

Виктор Гюго говорит: бог – это мигающий маяк, который то вспыхивает, то гаснет;

сейчас мы несомненно переживаем такое мгновение, когда он погас.

Как хотелось бы мне, чтобы нашлось нечто такое, что успокоило и утешило бы нас, что

помогло бы нам не чувствовать себя виновными и несчастными и идти по жизни, не страдая от

одиночества, не сбиваясь с пути, ничего не боясь и не рассчитывая лихорадочно каждый свой

шаг, которым мы, сами того не желая, можем причинить зло нашим ближним! Я хотел бы стать

таким, как чудесный Джотто, который, по словам его биографа, вечно болел, но всегда был

полон пыла и новых мыслен. Как я завидую его уверенности, которая в любых обстоятельствах

делает человека счастливым, радостным, жизнелюбивым! Этого легче достичь в деревне или

маленьком городке, чем в парижском пекле.

Не удивлюсь, если тебе понравится «Звездная ночь» или «Вспаханные поля» – они

умиротвореннее остальных моих картин. Если бы работа всегда шла так, как в случае с ними, у

меня было бы меньше денежных затруднений: чем гармоничнее техника, тем легче

воспринимают картину люди. Но этот проклятый мистраль вечно мешает добиваться таких

мазков, которые сочетались бы друг с другом и были бы так же проникнуты чувством, как

выразительно сыгранная музыка.

Сейчас спокойная погода, и я чувствую себя свободнее – мне меньше приходится

бороться с невозможным…

Убежден, что написать хорошую картину не легче, чем найти алмаз или жемчужину –

это требует усилий и при этом рискуют головой как художник, так и продавец картины. Но коль

скоро ты сумел найти драгоценный камень, не сомневайся больше в себе и поддерживай цену

на определенном уровне. Однако, как ни поддерживает меня такая мысль в моей работе, я пока

что только трачу деньги и это меня очень огорчает. Сравнение с жемчужиной пришло мне на ум

в самый разгар моих затруднений. Не удивлюсь, если оно поддержит и тебя в минуты

подавленности. Хороших картин не больше, чем хороших алмазов.

Хотел было снова заняться подсолнечниками, но их теперь уже нет. Собираюсь осенью

сделать дюжину квадратных полотен размером в 30, что, насколько я предвижу, вполне

осуществимо. В эти дни, когда природа так хороша, я становлюсь похож на ясновидящего:

картины сами собой, словно во сне, встают у меня перед глазами. Боюсь, не последует ли за

этим реакция в виде меланхолии, когда погода испортится, но надеюсь преодолеть дурное

настроение тем, что буду рисовать фигуры по памяти.

Нехватка моделей неизменно ограничивает мою дееспособность, но я не огорчаюсь из-за

этого, а занимаюсь пейзажем и колоритом, не задумываясь над тем, к чему приду…

Единственная моя надежда – ценой напряженной работы сделать за год к началу

выставки столько картин, чтобы мои работы можно было показать публике, если, конечно, ты