Ван Гог. Письма

друга и вместе несут свое бремя; именно поэтому несчастье у нас превращается в счастье, а

невыносимое переносится так легко…

Твой скорый приезд открывает передо мной самые радужные перспективы: я страшно

хочу знать, какое впечатление произведет на тебя Христина. Она ничем не примечательна –

это просто обыкновенная женщина из народа, но для меня в ней есть нечто возвышенное; кто

любит обыкновенного, простого человека и любим им, тот уже счастлив, несмотря на все

темные стороны жизни.

После моего разочарования и обманутой любви между мной и Христиной едва ли

возникла бы связь, если бы не случилось так, что этой зимой она нуждалась в помощи. И тут я

почувствовал, что, несмотря на пережитое мной разочарование, я все-таки кому-то нужен, и это

вновь привело меня в себя и вернуло к жизни. Я не искал этого чувства, но тем не менее нашел

его, и теперь факт уже совершился: нас соединяет теплая привязанность, и мне не подобает от

нее отказываться. Не встреть я Син, я, вероятно, стал бы равнодушным ко всему скептиком;

теперь же моя работа и она поддерживают во мне энергию. Прибавлю к этому еще, что,

поскольку Син мирится со всеми трудностями и тяготами жизни художника и так охотно мне

позирует, я надеюсь, что с ней я стану лучшим художником, чем если бы женился на К. Син не

так изящна, и манеры у нее, вероятно, нет, скорее наверняка, совсем другие, но она с такой

готовностью и преданностью помогает мне, что меня это трогает.

205

Я был бы очень рад, если бы в твоем гардеробе случайно нашлись пиджак и пара брюк,

подходящих для меня, которые ты больше уже не носишь.

Когда я что-нибудь себе покупаю, я по возможности приобретаю лишь вещи наиболее

практичные в смысле работы в дюнах или дома; поэтому мой выходной костюм совершенно

истрепался. Я нисколько не стыжусь простой одежды, когда иду работать, но мне

действительно стыдно носить барский костюм, у которого потрепанный, убогий вид. Моя

повседневная рабочая одежда, однако, совсем не выглядит неопрятной, а все потому, что у меня

есть Син, которая держит ее в порядке и делает всю необходимую мелкую починку. Заканчивая

это письмо, еще раз повторяю, что мне очень хочется, чтобы наша семья не усмотрела в моих

отношениях с Син того, о чем не может быть и речи, а именно – любовной интрижки. Это

было бы мне невыразимо горько, и пропасть между мной и нашими стала бы еще глубже.

210 Воскресенье, день

Вчера ночью Син родила. Роды были очень тяжелые, но, слава богу, жизнь ее спасена и

жизнь удивительно милого маленького мальчугана тоже.

212 note 9 Note9 6 июля 1882

Отец и мать не те люди, которые поймут меня. Разговаривать с ними бесполезно – идет

ли речь о моих ошибках или о моих достоинствах, они все равно не отдают себе отчета в том,

что я такое. Итак, что же теперь делать?

Вот мой план, который, думается мне, ты одобришь. Я надеюсь, что сумею извернуться

и в будущем месяце отложить, скажем, 10 или лучше 15 франков. Тогда, но не раньше я напишу

отцу и матери, что должен им кое что сообщить. Я попрошу отца еще раз приехать сюда за мой

счет и пожить у меня несколько дней. И тогда я покажу ему то, чего он не ожидает: Син с

малышом, опрятный дом, мастерскую, полную вещей, над которыми я работаю, и самого себя

– надеюсь, к тому времени я уже совсем поправлюсь.

Думаю, что все это произведет на отца более глубокое и более благоприятное

впечатление, чем разговоры или письма.

В нескольких словах я расскажу ему, как мы с Син справились с трудностями этой зимы,

когда она была беременна, и как преданно ты помогал нам, хотя сравнительно поздно узнал о

существовании Син…

А что касается позиции отца в отношении моего брака, то, я полагаю, он скажет:

«Женись на ней»…

Вот что я хочу еще раз объяснить: то, что существует между мною и Син, – не сон, а

действительность, реальность.

Приезжай и посмотри на результаты: ты найдешь меня не обескураженным и не

грустным, ты попадешь в окружение, которое, думается мне, порадует тебя, во всяком случае,

понравится тебе; ты увидишь молодую мастерскую и еще более молодое хозяйство на полном

ходу…

Да, не какую-нибудь мистическую или таинственную мастерскую, а такую, которая

всеми корнями уходит в самые глубины жизни. Мастерскую с колыбелью и детским

стульчаком. Мастерскую, где нет никакого застоя, где все призывает, толкает и побуждает к

деятельности…

Но разве, приехав сюда, в дом, полный жизни и деятельности, и зная, что все это создано

тобой, ты, мой мальчик, не почувствуешь больше удовлетворения, чем если бы застал меня

холостяком, проводящим всю свою жизнь в кафе? Неужели тебе хочется, чтобы так и было? Ты

знаешь, жизнь моя была не всегда счастливой, нередко просто ужасной; теперь же, благодаря

твоей помощи, ко мне возвращается молодость и раскрывается мое истинное «я»…

Не думай, что я считаю себя совершенством или полагаю, будто я не виноват в том, что

многие считают меня несносным человеком. Я часто бываю ужасен, назойливо меланхоличен,

раздражителен, алчно и жадно требую сочувствия к себе, а если не встречаю его, становлюсь

равнодушным, резким в речах и еще пуще подливаю масла в огонь. Я не люблю бывать в

обществе, мне часто очень тяжело и трудно находиться среди людей, а разговаривать с ними –

и подавно. Но знаешь ли ты, чем объясняются если уж не все, то, по крайней мере, большая

часть моих недостатков? Просто нервозностью: я чрезмерно восприимчив как физически, так и

нравственно. Нервозность моя развилась именно в те годы, когда мне жилось особенно скверно.

Спроси любого врача, и он сразу поймет, что иначе быть и не может. Ночи, проведенные на

холодных улицах, под открытым небом, страх остаться без хлеба, напряжение, в котором меня

держало, в сущности, постоянное отсутствие работы, раздоры с друзьями и семьей – вот что,

по меньшей мере на три четверти, повинно во многих особенностях моего характера, вот чему

следует приписать то, что по временам я бываю в отвратительном настроении и нахожусь в

состоянии подавленности.

Надеюсь, что ни ты, ни другие, кто возьмет на себя труд подумать обо всем этом, не

осудите меня и не сочтете невыносимым. Я стараюсь бороться с собой, но не властен изменить

свой характер. Это, безусловно, моя дурная черта, будь она проклята, но ведь есть же у меня и

хорошие стороны! Так не следует ли их тоже принять во внимание?

213 Четверг

Уже поздно. Здесь, в мастерской, так тихо и спокойно, а на улице дождь и ветер, от чего

тишина в доме кажется еще более невозмутимой. Как бы я хотел, брат, чтобы ты был с мной в