Ван Гог. Письма

Пишу сразу же после его ухода. Я сказал Терстеху только, что написал тебе обо всем.

Это несколько его успокоило.

Я пытался обратить его внимание на рисунки, но он лишь посмотрел вокруг и сказал:

«А, это старые». Там были и новые, но он, видимо, не заметил их. Впрочем, большинство

новых, действительно, находится у тебя, а некоторые у К. М. и пр.

Терстех ужасно торопился и твердо уверился лишь в одном – в том, что я –

сумасшедший, а все, что я ни делаю, – плохо.

Спрашиваю тебя, можно ли разговаривать с человеком, который так поступает, и выйдет

ли из такого разговора что-нибудь хорошее? Визит Терстеха – это как раз то, чего я боялся:

недоброжелательное, высокомерное, неделикатное, нескромное вмешательство в мои самые

интимные и личные дела. Такое кого угодно взбесит. Поэтому я, хоть и не вышел из себя,

страшно зол на господина Терстеха и не желаю иметь с ним ничего общего, даже

разговаривать, пока он пребывает в таком жандармском настроении. Как уже сказал, пишу тебе

сразу же после его ухода.

Знаешь, не скрою, что для Син, малыша и меня самого крайне желательно, чтобы такие

сцены не повторялись. Волновать эту женщину – все равно что нанести ей тяжелый удар. Я

устал без конца повторять это. Она и так чересчур слаба и восприимчива. Любая мелочь, по

крайней мере в первые шесть недель, может испортить ей молоко или повлечь за собой еще

худшие последствия.

Я считаю, что Терстех своим несвоевременным вмешательством способен причинить

нам немало горестей. И у нас дома, и в Принсенхаге (а Принсенхаг не имеет к этому никакого,

абсолютно никакого отношения) оно может вызвать всяческие неприятности. Нельзя ли

остановить Терстеха? Сейчас у меня наладились хорошие отношения с домашними, но кто

знает, не испортит ля он их опять. Я напишу им сам при первой к тому возможности, но не

подло ли со стороны Терстеха поднимать такой шум? И из-за кого? Из-за бедной, слабой

женщины, родившей всего две недели тому назад. Нет, это просто подлость, но он, конечно,

этого не понимает, у него одна и та же песня – деньги. Они, по-видимому, единственный его

кумир. Что же касается меня, то я полагаю, что нужно быть добрым по отношению к

женщинам, детям и слабым, я уважаю их, и они меня глубоко трогают.

Терстех, кроме того, отпустил несколько оскорбительных замечаний; я, дескать, сделаю

эту женщину несчастной и т. д. Я ответил, что он покамест не вправе судить об этом и попросил

его не повторять таких слов. Син любит меня, и я люблю Син; мы можем и будем жить вместе

на то, на что в ином случав я жил бы один; мы будем прижиматься и экономить во всем и

насколько возможно. Ты знаешь все это достаточно хорошо – я уже писал тебе об этом. В

любом случае, ты осведомлен обо всем лучше, чем Терстех, но ты слишком мало знаешь Син,

для того чтобы понять, как мы ценим друг друга и как хорошо нам будет друг с другом.

Мне трудно достаточно убедительно втолковать тебе, брат, насколько все мое будущее

зависит от брака с Син. Человек, конечно, может оправиться после разочарований и обиды,

причиненных несчастной любовью, и снова встать на ноги как в смысле нравственном, так и в

смысле работы, но может только раз. Повторять такой опыт до бесконечности никому не

удастся. Сейчас я возродился, или, вернее, возрождаюсь телом и душой, Син тоже; но если нас

снова, так сказать, стукнут по голове, удар может оказаться роковым. Мы с Син понимаем друг

друга, и, если нас вынудят, проще говоря, если нам не дадут жить вместе здесь, мы, в крайнем

случае и на худой конец, эмигрируем. Шансов погибнуть при этом раз в десять больше, чем

выжить – у нас ведь нет ни денег, ни сил, но мы предпочтем смерть разлуке. Подумай над этим

и постарайся, если сможешь, сделать так, чтобы Терстех и другие нам не препятствовали.

Я еще слишком слаб, чтобы защищаться самому, как защищался бы, будучи в

нормальном состоянии. Мало-помалу я постараюсь опять уйти в работу, но я, право, не в силах

вынести такие посещения, как сегодня утром.

Будь на то их воля, Терстех и ему подобные, конечно, оторвали бы меня от Син. Они

этого хотят и не остановятся перед насилием. Наша совместная жизнь всецело зависит от твоей

ежемесячной помощи, но что касается лично меня, я отказался бы от твоих денег, если бы ты

стал на точку зрения Терстеха. Нет, я не оставлю Син в беде – без нее я стану конченным

человеком, а тогда погибнет и моя работа, и все остальное, ибо я никогда уж не оправлюсь и, не

желая быть тебе дальше в тягость, честно объявлю: «Тео, я конченный человек, для меня все

потеряно, помогать мне дальше бесполезно». Живя же с этой женщиной, я сохраню прежнее

мужество и скажу: «Твоя ежемесячная помощь сделает из меня хорошего художника». С Син я

буду работать изо всех сил, со всем возможным напряжением, без нее же я от всего отступлюсь.

Вот как обстоит дело. Ты часто давал мне доказательства того, что понимаешь меня лучше и

относишься ко мне бесконечно добрее, чем другие. Надеюсь, что и на этот раз все останется так

же.

Нас с тобой во многих отношениях связывает подлинная симпатия, и мне кажется, Тео,

что твои и мои усилия не окажутся тщетными. Ты неизменно помогал мне, а я неизменно

продолжал работать; теперь же, поправляясь, я ощущаю, как во мне зреют новые силы.

Я, видишь ли, думаю, что связывающее нас чувство более серьезно, чем злоба Терстеха,

и не может быть сведено на нет вмешательством его или ему подобных.

Но, для того чтобы избежать раздоров и сохранить мир, мы должны постараться

хладнокровно пресечь такое вмешательство. Только не сердись на то, что все это меня так

расстроило. Для Син и для меня это была первая тяжелая минута с самого нашего возвращения

из больницы. Но если ты поддержишь нас, мы постараемся больше не обращать на это

внимания и не расстраиваться попусту.

Напиши нам поскорее: я испытываю огромную потребность получить от тебя письмо. Я

не намерен забивать себе голову разными тревогами и волнениями, потому что быстрее

поправлюсь, когда спокоен. В остальном все идет хорошо: Син и ребенок так милы, хороши и

спокойны, что, глядя на них, душа радуется. Однако стоило Син услышать болтовню Терстеха,

как она увяла, словно лист осенью, да и я тоже.

Я снова разговаривал с врачом, и он дал мне кое-какие лекарства, чтобы по возможности

ускорить мое выздоровление. Я становлюсь сильнее, и лихорадка постепенно проходит.

Теперь, из-за Терстеха, я хочу поскорее послать письмо отцу и маме, хотя, на мой

взгляд, предпочтительнее было бы сделать это попозже. Как только ты пришлешь деньги, то