Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Поскольку я сам много лет работал редактором, то я должен сказать, что работа редактора — это очень интересная и благородная работа, если она выполняется профессионально и так, как нужно. Задачи редактора и цензора прямо противоположны. Задача редактора состоит в том, чтобы избавить рукопись от случайных фактических и стилистических погрешностей, сделать книгу по возможности более правдивой и вообще помочь автору глубже и полнее осуществить свой творческий замысел. Тогда как задача цензора — затушевать и утаить правду, помешать автору донести свой замысел до читателя — во всех тех случаях, когда замысел в чем‐то расходится с политическими установками данного момента. Однако в том кафкианском мире, какой представляет собой советская действительность, все вывернуто наизнанку, поэтому функции редактора и цензора часто оказываются неразделимыми. Более того, собственно редакторскую работу редакторы, как правило, выполняют, так сказать, добровольно, из любви к искусству, тогда как цензорские функции они выполнять обязаны . Поэтому редакторами часто работают люди, не обладающие ни знаниями, ни вкусом, ни талантом, чтобы выполнять эту сложную и деликатную работу. Это не мешает им быть на самом лучшем счету у начальства, так как они всегда во всеоружии цензорской «бдительности».

Однако и лучшие редакторы, те, кто имеют достаточную подготовку и всерьез болеют за судьбу литературы, вынуждены постоянно брать на себя функции цензоров. Как я уже сказал, при редактировании моей книги о Вавилове из нее было изъято добрых сто страниц, отнюдь в ней не лишних. Но я покривил бы душой, если бы упрекнул в этом редактора. Ножницы были пущены в ход для того, чтобы спасти книгу от полного запрета, но работа редактора показалась властям недостаточной; в книге осталось больше правды, чем они бы хотели, и все шишки посыпались на редактора и заведующего редакцией. То, что было вычеркнуто из моей книги о Вавилове, составило целую книгу. Издания ее мне пришлось ждать пятнадцать лет. Все места, выкинутые из советского издания, в ней набраны курсивом. Это делает книгу особенно наглядной. Я прошу жюри приобщить ее к материалам наших слушаний в качестве вещественного доказательства [79] Семен Резник. Дорога на эшафот. Нью‐Йорк‐Париж, «Третья волна», 1983. .

После того, как рукопись отредактирована, то есть отцензурована редактором и подписана заведующим редакцией, она поступает в так называемую главную редакцию, где ее читает главный редактор или его заместитель. В настоящее время в «Молодой гвардии» имеется директор, два главных редактора и три заместителя главного редактора. Каждый из них курирует несколько редакций, так что ни одна строчка не публикуется без того, чтобы быть процензурованной кем‐либо из этой шестерки.

Таким образом, каждое произведение, прежде чем быть опубликованным, проходит через мощнейшую цензуру из пяти этапов. 1. Самоцензура автора; 2. Цензура редактора; 3. Цензура заведующего редакцией; 4. Цензура главной редакции; 5. Цензура Главлита.

Кроме этого большое число книг проходит через различные виды дополнительной цензуры: военной, космической и т. п., о чем я уже упоминал, или, например, цензуру Отдела науки и Отдела сельского хозяйства ЦК КПСС, как это было с моей книгой о Вавилове, что, однако, не уберегло ее от признания «идеологически вредной».

Несколько примеров того, как цензура превышает свои полномочия в угоду отдельным лицам или вследствие пустого каприза. Когда в ЖЗЛ готовилась книга об известном советском композиторе Сергее Прокофьеве, автор столкнулся с деликатной проблемой. Дело в том, что Прокофьев в свое время был женат дважды, обе его бывшие жены были живы, сильно враждовали между собой, и каждая настаивала, чтобы об ее сопернице в книге ничего написано не было. Поскольку удовлетворить этому было невозможно, автор решил не показывать рукопись ни одной из вдов. Однако последовал донос в Главлит, и там, дабы снять с себя всякую ответственность, корректуру отправили на «дополнительную рецензию» в Министерство культуры, где она попала в руки заместителю министра, бывшему музыкальному критику, который, в сталинское время, громил Прокофьева за «формализм». Корректура была искалечена настолько, что у автора пропала охота писать о композиторах советского времени. Следующую книгу он написал об Иоганне Себастьяне Бахе, она вышла в свет без осложнений [80] Речь идет о книгах Сергея Морозова (1905–1983) «Прокофьев», ЖЗЛ 1967, и «Бах», ЖЗЛ 1975. Я не назвал на Слушаниях его имя, дабы не навлечь на него неприятностей. О том, что его на тот момент уже не было в живых, я не знал. .

Другой пример — книга о космонавте Владимире Комарове, прекрасно написанная журналистом Валентином Ляшенко. В рукописи было много настоящей правды и мало шаблонного «героизма», характерного для советских книг о космонавтах, поэтому я, как редактор, с самого начала предупредил автора, что провести ее через все инстанции будет нелегко. Но удар последовал с той стороны, откуда мы его не ожидали. Многое в книге было основано на переписке Владимира Комарова с его другом летчиком Царевым, но вдова Комарова с ним поссорилась и потребовала, чтобы автор исключил из рукописи всякое упоминание об этом друге. Поскольку удовлетворить эту просьбу автор не мог, то вдова Комарова, используя свои личные связи, добилась того, что космическая цензура отменила свое ранее данное разрешение на публикацию. Прекрасная книга Ляшенко, насколько мне известно, не издана до сих пор.

Особо следует подчеркнуть, что цензура в СССР находится в вопиющем противоречии с законом. Советская конституция провозглашает и даже «гарантирует» свободу печати. Закон об авторском праве строго запрещает вносить в литературные произведения какие‐либо исправления или изменения без согласия автора. Нельзя сказать, что с этим положением вовсе никто не считается. Напротив, очень часто изменения вносятся с согласия автора. Но «согласие» в большинстве случаев бывает вынужденным, ибо при отказе автора идти на компромисс книга может вообще не выйти.

Надо иметь в виду, что Госкомитет по печати ведет постоянную «борьбу» с так называемым параллелизмом в книгоиздательском деле. На практике это приводит к монополизации данного вида литературы какой‐нибудь одной редакцией. В случае предъявления автору неприемлемых для него требований у него есть только одна возможность «отстоять» свое авторское право: вовсе отказаться от издания книги, так как передать рукопись в другое издание либо вообще невозможно, либо, в лучшем случае, книга выйдет через пять лет.

Большинство редакторов навязывает авторам свою волю даже безотносительно идеологической или политической стороны выпускаемой книги. В меру отпущенного редактору вкуса, такта и образованности, он вносит правку, не считаясь с мнением автора, зато стараясь предугадать реакцию на то или иное место в рукописи своего прямого начальства. Приведу только два примера из моей собственной практики. Когда в «Молодой гвардии» проходила моя книга о Мечникове, редактор предложил мне снять две страницу, на которых говорилось о родословной Мечникова со стороны матери (она была крещеная еврейка, дочь Льва Неваховича, одного из зачинателей русско‐еврейской литературы). Редактор аргументировал свой «совет» тем, что после него рукопись будет читать зав. редакцией (в то время Сергей Семанов), который может вообще воспротивиться выходу книги, если узнает, что Мечников по матери был евреем. Пришлось скрыть от Семанова, а заодно от всех будущих читателей книги истинную национальную принадлежность ее героя. Как видим, фактором, повлиявшим на содержание книги, явилась в данном случае не идеология, не политика, а исключительно личная неприязнь заведующего редакцией к евреям. Что, впрочем, вполне соответствует официальной советской идеологии в данном вопросе.