Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Другой пример. Когда главы из той же книги печатались в одном журнале, имевшем (и вполне заслуженно на фоне других) репутацию полулиберального, редактор потребовал вычеркнуть несколько строк, в которых излагались взгляды Мечникова на проблему смерти. На ироничное возражение, что смерть еще, кажется, не отменена постановлением ЦК, редактор вполне серьезно ответил, что она отменена в их журнале. Главный редактор недавно перенес тяжелый инфаркт, жизнь его была в опасности, и после этого он не терпит никаких упоминаний о смерти.

В течение последних десяти лет жизни в СССР я занимался изучением еврейского вопроса в дореволюционной России и в СССР. Написал большое число статей, рецензий, пародий, открытых писем, в которых анализировал некоторые широко распубликованные произведения, показывая их шовинистический и антисемитский характер. Критика этих произведений велась мною с позиций интернационализма, который в СССР являются официальной доктриной, поэтому довольно трудно было упрекнуть меня в том, что я стою на «неправильных» идейных позициях. Рядовые работники многих редакций, которым я предлагал эти материалы, выражали мне сочувствие и полную солидарность, однако ни одна строчка опубликована не была.

Написал я и исторический роман — о гонениях на евреев в царской России. Роман предлагался четырем редакциям: журналам «Дружба народов», «Октябрь», «Советиш Геймланд», а также издательству «Советский писатель». Хотя действие романа происходило в «проклятом прошлом», в одном журнале рукопись отклонили, даже не приняв к рассмотрению, во втором посоветовали обратиться в книжное издательство, в третьем она лежит до сих пор. Что же касается книжного издательства, то в нем «отрецензировали» мой роман таким образом, что один рецензент упрекал меня в апологии царского самодержавия, а другой — в прямо противоположном; редакция же «присоединилась» к мнениям рецензентов, лишь бы поскорее вернуть «неудобную» рукопись [81] Роман «Хаим‐да‐Марья» был впервые издан в США, Изд‐во «Вызов», 1986 г. В приложении (С. 288–319) приведена моя переписка с советскими редакциями по поводу его издания, включая две внутренние рецензии известных писателей: Олега Волкова и Сергея Антонова. .

Две повести о Кишиневском погроме я уже не знал, куда посылать. Таким образом, в то самое время, когда, с благословения цензуры, в СССР ведется и все время усиливается демонизация евреев, никакие выступления против антисемитизма не допускаются.

Наконец, еще одна разновидность цензуры, с которой я столкнулся вплотную уже после того, как принял решение эмигрировать. В Советском Союзе нет закона об эмиграции, поэтому все желающие покинуть страну находятся в полной зависимости от произвола властей. Практика такова, что для подавляющего большинства граждан выезд на постоянное жительство за границу вообще невозможен. Некоторый шанс имеют только лица, имеющие за границей близких родственников, от которых у них имеется вызов. При этом для евреев необходим вызов только из Израиля. Если желающие эмигрировать представляют вызов из другой страны, например США, документы не принимаются к рассмотрению.

Исходя из такой реальности, осенью 1980 года я обратился к моим родственникам в Израиле с просьбой прислать мне вызов и скоро получил ответ, что вызов мне послан. Однако я его не получил. Всего в течение года мне было направлено не менее восьми вызовов, но ни один не дошел до меня в обычные сроки, что никак нельзя объяснить случайной пропажей. Кроме того, мне было выслано из Израиля шесть писем с почтовыми квитанциями, пять из них было задержано советской почтовой администрацией, и только шестое «проскочило», очевидно, по недосмотру какого‐то чиновника. Мне пришлось выдержать целую битву с советской почтовой администрацией, которая под различными предлогами уклонялась от розыска якобы пропавших почтовых отправлений, и только когда я стал грозить международным скандалом, одно из «пропавших» писем с вызовом было «найдено». Вскоре после этого пришли ко мне и пять писем с квитанциями: после доставления вызова их уже не имело смысла удерживать.

Я мог бы предположить, что упорное недоставление мне вызова было следствием особого внимания КГБ к моей персоне. Однако о невозможности получить вызов по почте мне еще раньше рассказывали многие знакомые, после же моей «победы» над почтовой администрацией у меня перебывало несколько десятков знакомых и незнакомых людей, просивших «поделиться опытом» и рассказывавших, как они тщетно добиваются получение вызова в течение одного, двух и более лет. В результате у меня сложилось твердое убеждение, что недоставление вызовов из Израиля носит массовый характер, а это невозможно без цензуры всей частной переписки между, по крайней мере, этими двумя странами. Это грубейшее нарушение не только советских законов, гарантирующих тайну переписки, но и такого широчайшего международного соглашения, в котором участвуют почти все страны мира, включая СССР, как Всемирная почтовая конвенция [82] Своей «победой» над Почтовой службой я был в основном обязан многолетнему отказнику Владимиру Юсину. Так как он еще оставался в Москве, я не мог публично назвать его имя, чтобы не усугубить его и без того очень трудного положения. Он смог эмигрировать только в 1987 году. К сожалению, после этого прожил недолго. .

7 апреля 2011

Уважаемый Сергей Николаевич!

Последнее время я живу в невероятной суете, из‐за которой все еще не дочитал Вашу книгу [83] Уже упоминавшаяся книга Сергея Есина, в которую входит роман места «Твербуль» и «Дневник ректора» за 2005 год. . Я сразу уткнулся в дневник, минуя роман, думал его бегло пролистать, но не получается! Хотя есть места, для меня не столь интересные и даже не вполне понятные (особенно когда Вы называете людей по имени‐отчеству без фамилий, и я не всегда могу понять, о ком идет речь), но читаю без пропусков, чтобы не упустить что‐то важное. Ваша непринужденная манера, свободный полет ассоциаций, быстрые переходы с предмета на предмет держат в постоянном напряжении. Не хочу говорить о литературных достоинствах — они второстепенны по сравнению с общим впечатлением грандиозности содеянного. Некоторые Ваши взгляды мне не близки, кое с чем хотелось бы крепко поспорить, но все это отходит на второй план, ибо прежде всего покоряет неуемность, жадность к жизни, ко всем ее сторонам и проявлениям, которые сквозят в каждой строчке. Не спрашиваю, как у Вас хватает времени на ежедневные записи, но как хватает душевных сил все это в себя вбирать, переживать и фиксировать в слове?! Как?? Тут и умирающая собака, и наседающие родители обиженных кандидатов в студенты, и министры, и какие‐то заседания, фуршеты, похороны, юбилеи, и при всем том Вы пишите роман, и утепляете дачу, и даже кулинарничаете по знаменитой книге товарища Микояна… Как может все это вобрать одна человеческая душа — для меня загадка. Нет никакого сомнения, что Ваши дневники останутся навечно самым ярким памятником эпохи, их будут читать и изучать до тех пор, пока будет существовать русская литература, а она, полагаю, не смотря ни на что, вечна.