Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Нина Дмитриевна Парина:

В связи с возвращением Василия Васильевича из Америки особенно бурную радость выражал Алеша, наш младший сын. Через несколько дней Василий Васильевич уехал в Пермь хоронить отца, и когда вернулся оттуда, Алеша сказал, подражая взрослым:

— Ну, теперь, папа, я надеюсь, ты никуда не уедешь!

Василий Васильевич ответил:

— Нет, теперь долго никуда не уеду.

И вот, прошло два или три дня, как Василия Васильевича вызвали на Политбюро. Он вернулся очень поздно, был ужасно измучен и расстроен. Дети, конечно, давно спали, а я по обыкновению поджидала его.

Он сказал только:

— Знаешь, меня, видимо, арестуют. Но ты приготовь мне материалы, надо подготовиться к завтрашней лекции.

Я вынула папку с материалами, он сел работать, и тут звонок в дверь…

Его увели сразу же, нас всех согнали в одну комнату и стали делать обыск.

Григорий Фаддеевич Башихес:

Утром, когда я приехал, чтобы везти Василия Васильевича на лекцию, то по обыкновению позвонил из подъезда, но мне сказали, что я не туда попал. Я звонил еще и еще, но получал тот же ответ. Я решил, что, видимо, у них испортился телефон, поэтому я поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Открыл мне какой‐то майор, я не успел опомниться, как он схватил меня за ворот и прямо втащил в квартиру. Тут я увидел, что в квартире обыск, хозяйничают три офицера. Нину Дмитриевну и детей я не видел: их всех заперли в одну дальнюю комнату, меня же усадили на кухне. Видя, что меня отпустят не скоро, я сказал офицеру, что мне нужно слить воду из радиатора машины, чтобы ее не разорвало, но он ответил, что ему не до машины. Обыск был очень долгий и тщательный. Видно было, что офицеры устали. Они особенно внимательно просматривали книги, а библиотека у Париных была очень большая. Через некоторое время я опять напомнил о машине. Тогда подполковник (видимо, из них старший) велел майору меня сопровождать и при этом сказал:

— Если вздумает бежать, стреляй.

Майор расстегнул кобуру, и мы вышли. Я слил воду, и мы снова поднялись в квартиру, где просидели часов до 9 вечера. Когда обыск был закончен, ко мне в машину посадили одного из офицеров, два других поехали на своей, и все вместе мы двинулись на Лубянку. Меня продержали три дня (о чем я никогда не говорил Нине Дмитриевне). Несколько раз допрашивали. Допросы были грубые, один раз следователь так ударил в лицо, что до сих пор у меня повреждена перегородка носа, что затрудняет дыхание. Требовали подробно рассказать, куда мне приходилось возить Парина, с кем он встречался, не сажал ли кого к себе в машину и о чем говорил. Я отвечал, что все наши поездки были деловые: в институт и в академию, иногда в министерство или в ЦК на совещание, что ничего подозрительного я никогда не замечал. Мои ответы не нравились майору. Он кричал, бил, пистолет все время лежал на столе, и у меня было ощущение полной беспомощности и беззащитности: что захотят, то с тобой и сделают, и никто не узнает, куда ты сгинул.

Однако через три дня меня выпустили.

Профессор Анатолий Васильевич Мареев:

В послевоенные годы я работал в Центральном институте усовершенствования врачей, на кафедре, которой руководил Борис Дмитриевич Петров. Он считал, что мы должны быть осведомлены обо всем важном, что происходит в медицинской науке, и так как он заведовал отделом медицины ЦК ВКП(б), то и возможности у нас были большие.

Бывали мы и в лаборатории Клюевой и Роскина. Они были тогда в центре внимания и о них говорили много всякого. Немалую пищу для сплетен давала большая разница в возрасте супругов. Роскин был уже почти старик, а Клюева — сравнительно молодая красивая женщина. Злые языки говорили, что это ее девятый муж.

Препарат КР изготовлялся из особого вещества, выделяемого паразитическим клопом‐бровеносцем, обитавшем в Южной Америке. Эти клопы еще называются поцелуйными, потому что они кусают людей в губы. Поцелуи эти коварны: они вызывают болезнь. Но кем‐то было замечено, что больные раком при этом иногда излечиваются.

В лаборатории Нина Григорьевна очень любезно показывала нам своих кроликов, про лечение людей оба они говорили осторожно: впечатление мол такое, что в отдельных случаях их препарат помогает. Нина Григорьевна рассказала, как к ней однажды буквально ворвался здоровенный мужчина, сгреб ее в охапку и стал кружить по комнате. Оказалось, что это один из больных, которых она лечила своим препаратом полугодом раньше. Полагали, что у него запущенный, неоперабельный рак гортани, хирурги и все клиницисты от него отказались. Клюева провела с ним курс лечения без особой надежды на успех, и вот через полгода этот умиравший человек так поправился, окреп, помолодел, что она не смогла его узнать.

И вдруг мы узнаем о предстоящем «суде чести» над Клюевой и Роскиным. Попасть на разбирательство было почти невозможно, но благодаря шефу вся наша кафедра получила билеты и отправилась в нынешний театр эстрады. Зал, конечно, был переполнен, яблоку, как говорится, некуда было упасть. Все внимание было приковано к эстраде.

Общественным обвинителем выступал известный хирург Куприянов — сухой, строгий человек в генеральском мундире.

Допрашивали многих свидетелей, среди них — министра здравоохранения Митерева. Обвинение сводилось к тому, что Клюева и Роскин «привлекли к себе внимание американской разведки и оказались несостоятельными перед ее натиском». Конкретно их обвиняли в том, что они, во‐первых, поощряли всевозможные публикации о своем препарате в широкой печати, создавая себе рекламу; что они, во‐вторых, позволяли американцам посещать лабораторию, принимали их дома, принимали от них подарки («продались за авторучку»), пили с ними за здоровье «миллионщиков» (такие гонорары якобы им обещали), и, в‐третьих, что наиболее важно для нашей темы, дали «американскому наймиту» Парину материалы, раскрывающие технологию изготовления КР, которые он увез в Америку.

Это короткое и как бы вскользь брошенное замечание объяснило нам внезапное исчезновение Василия Васильевича, которого все знали как академика‐секретаря медицинской академии.

Защищались обвиняемые очень смело и темпераментно. Они утверждали, что допускали широкую публикацию материалов не в целях саморекламы, а для защиты отечественного приоритета; что никаких секретов американцам не раскрывали, что в материалах, переданных Парину, технология не раскрывалась; кроме того, обнародование этих материалов в Америке было санкционировано министерством здравоохранения. Доклад Парина на эту тему рассматривался как ответный жест на раскрытие американцами секрета изготовления стрептомицина. Полагали, что, получив некоторые сведения о КР, американцы познакомят наших ученых с другими своими достижениями.