Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

На прямой вопрос Митереву, был ли он в курсе дела, министр ответил, что он не советовал Парину брать с собой эти материалы, но тот его не послушал. На это последовала меткая реплика обвинителя:

— Вы несостоятельный министр!

В конце первого дня «суда чести» выступил академик Збарский, который, так сказать, поставил все точки над «и». Впервые я услышал из его речи ставшие столь грозными в последующие годы слова: «низкопоклонство», «космополитизм» и другие.

На следующий день обвиняемые вели себя иначе. Они признали все обвинения, каялись, им было вынесено «общественное порицание».

Это редкое (возможно, единственное записанное) свидетельство человека, присутствовавшего на историческом «суде чести». Вот некоторые уточнения и дополнения.

«Суд чести» длился три дня, а не два: 5, 6 и 7 июня 1947 г. Борис Ильич Збарский (1885–1954), как и другие свидетели, давал показания на второй день. Б. И. Збарский — академик АМН СССР, биохимик, бальзамировал тело В. И. Ленина и Г. Димитрова, был близок к высшему партийному руководству, однако в марте 1952 г. был арестован, освобожден в декабре 1953. Клюева и Роскин с ритуальными покаяниями выступали на третий день. Затем, по составленному Сталиным сценарию выступил с заключительной речью общественный обвинитель — после, а не до последнего слова обвиняемых! Защиты в этой пародии на суд не полагалось.

Академик и вице‐президент АМН СССР, генерал‐лейтенант медицинской службы Петр Андреевич Куприянов (1893–1963) играл в «суде чести» ведущую, но незавидную роль. Его громовые речи были написаны в аппарате ЦК партии и отредактированы лично А. А. Ждановым.

Еще более жалкой была роль Г. А. Митерева, к тому времени уже бывшего министра здравоохранения. Через два месяца он сам предстал перед «судом чести».

Г. И. Роскин был старше Н. Г. Клюевой на шесть лет, представление о большой разнице в возрасте супругов — одна из многих легенд, окружавших эту пару.

Ставшие после «суда чести» изгоями, Клюева и Роскин с сотрудниками упорно продолжали работу над препаратом КР, но через пару лет их тему закрыли. Возобновили в конце 60‐х годов, когда ею заинтересовались во Франции. Потом ее снова закрывали и снова открывали.

Как известно, в медицинскую практику вошли радио‐ и химеотерапия рака, однако оба метода не специфичны, то есть, разрушая раковые клетки, они губительно действуют и на здоровые. В отличие от этого, биологические препараты должны иметь специфическое действие, т. е. подавлять раковые клетки, не отравляя организм. По мнению некоторых специалистов, последнее слово в вопросе о биологической терапии рака, пионерами которой являются Клюева и Роскин, еще не сказано.

Анатолий Соломонович Рабен:

О том, что Парина арестовали, стало известно очень быстро, так как о каком‐либо перемещении его не сообщалось, а академиком‐секретарем вдруг стал Саркисов. Но за что его взяли — этого никто не знал.

Потом был «суд чести» над Клюевой и Роскиным. Потом другой «суд чести» — над Митеревым. По поводу этих двух судов было распространено закрытое письмо, его зачитывали на партсобраниях. Одна фраза из этого письма объясняла многое: «американский шпион Парин».

Из этих материалов [ «суда чести»] видно, что профессора Клюева и Роскин, при попустительстве бывшего министра здравоохранения Митерева и при активной помощи американского шпиона — бывшего секретаря Академии медицинских наук Парина, передали американцам важное открытие советской науки — препарат для лечения рака [115] Из закрытого письма ЦК ВКП(б) от 16.7.1947 г., http://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues‐doc/69339 . .

Феликс Залманович Меерсон:

На следствии он продолжал держаться так же, как на Политбюро. В конце концов, его привели к Абакумову [116] Абакумов Виктор Семенович (1908–1954) — министр МГБ, арестован в 1951 году, расстрелян в декабре 1954 г. . Абакумов сидел в огромном кабинете, за большим столом, над которым едва возвышался. Парина подвели к столу, не предложили сесть, да и не было свободных стульев, он так и остался стоять посреди огромного кабинета, перед двумя конвойными.

— Что, Парин, упираетесь, не хотите открыть правду? — злобно сверкнул на него Абакумов.

— Я говорю правду, — ответил тихо Василий Васильевич.

— Вы будете говорить то, что нам нужно! — последовал удар по столу кулаком, неподдельная злоба в глазах и дрожащих губах. — Будете говорить, иначе — на собственных ваших кишках повесим, и не в фигуральном, а в самом прямом смысле!

И конвойным:

— Уведите!

После этого Василий Васильевич написал то, что от него требовали.

Белла Григорьевна Гордон:

Летом 1947 г. я приехала в Москву на съезд физиологов. Василий Васильевич был уже арестован, и мы с женой Полосухина отправились к Нине Дмитриевне. Черниговский, Полосухин, Уколова, Старков [117] Академик В. Н. Черниговский, профессора А. П. Полосухин, М. А. Уколова, П. М. Старков — видные ученые‐физиологи, относившиеся к первому поколению учеников В. В. Парина. пойти, разумеется, не могли, Черниговский сам висел на волоске как ученик «шпиона», — а мы, жены, пошли.

Нина Дмитриевна жила с Алешей в одной комнате, все остальные комнаты были опечатаны. Она не работала, дети старшие были в Перми у родственников. Нина Дмитриевна сама ждала ареста и просила в случае чего, чтобы Полосухина взяла Алешу. Потом мы переписывались с ней через профессора Смирнову.

Нина Дмитриевна Парина:

После ареста Василия Васильевича я все ждала, что нас вышлют из Москвы, но нас только выселили из Дома правительства. Я имела диплом врача, но практики у меня никакой не было; ведь после окончания института я работала на кафедре, помогала Василию Васильевичу готовить докторскую диссертацию, а когда мы переехали в Москву он и вовсе запретил мне работать. Да я и не могла настаивать, так как имела на руках четверых детей и должна была помогать Василию Васильевичу во многих делах. Теперь же я осталась без всяких средств к существованию. Но добрые люди мне помогли: я закончила курсы усовершенствования врачей и стала работать педиатром в одной из поликлиник. Вскоре меня назначили заведующей отделением.

Академик Владимир Николаевич Черниговский:

Как первый и наиболее известный ученик «американского шпиона», я был на подозрении. Какое‐то время портрет Василия Васильевича продолжал висеть в моем кабинете, но потом мне «посоветовали» его снять. Уничтожил письма Парина, о чем теперь сожалею. Из Ленинграда я пытался помогать Нине Дмитриевне, а однажды, будучи в Москве, вместе с Виталием Поповым (сотрудником нашей свердловской кафедры) притащили ей мешок картошки. Но Нина Дмитриевна сама сказала: «Не звоните и ничего не присылайте».