Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Был еще некто Алексей Александрович, крупный руководитель бумажной промышленности Карело‐Финской ССР.

Вообще у нас был в камере целый интернационал.

Так, Зея Рахим был арабом. Я был с ним в хороших отношениях, а Василий Васильевич — в плохих. Он предостерегал меня от дружбы с Рахимом. Потом я узнал нехорошее о нем, и наши отношения разладились. Взяли его в Манчжурии, он то ли скот продавал японцам, то ли шпионил на японскую разведку. Хорошо знал японский, русский, арабский языки, все быстро схватывал, у него было умное, интеллигентное лицо.

Еще был немец, офицер, сын генерала Кейтеля. Очень неприятный, высокомерный человек. Он с гонором относился к русским. Кейтель повздорил с Кутеповым, кажется, выясняли, кто из них родовитее, дошли до взаимных оскорблений, я вмешался, нагрубил немцу. Потом его убрали от нас, чтобы не было более подобных эксцессов.

Еще раньше, по рассказам Василия Васильевича, в камере был немец Крумрайт, его обвинили в уничтожении в Австрии 10 тысяч евреев. Он этим ужасно возмущался, писал жалобы, требовал пересмотра дела. Он говорил, что его обвинили несправедливо, ибо он уничтожил 6–8 тысяч евреев, но никак не десять. Василий Васильевич рассказывал об этом с возмущением: ведь все равно он матерый преступник, 10 тысяч он убил или только 8, а туда же — подавай ему справедливость.

Я, Парин, Александров, Раков и Андреев держались вместе: это была наша группа.

Кроме Василия Васильевича я особенно сдружился с Андреевым. Впоследствии мы с ним поддерживали тесную связь до самой его смерти. У меня сохранилось много писем этого очень интересного и необычного человека. Он всегда ходил босым (даже в гроб, по его желанию, его положили босого) и все время сочинял стихи.

Письмо В. В. Парина в редакцию журнала «Звезда» в связи с публикацией подборки стихов Даниила Андреева. Воспроизводится по черновику, хранящемуся в семье В. В. Парина. На нем сделана пометка: «Послано в редакцию журнала „Звезда“

6. XI.65».

«Глубокоуважаемый т. Холопов! [120] Холопов Георгий Константинович (1914–1990) — писатель, главный редактор ж‐ла «Звезда» (1939–1940 и 1957–1989).

Пишу под свежим впечатлением от только что прочитанных в Вашем журнале стихов Даниила Леонидовича Андреева.

Сколько воспоминаний подняли со дна моей души эти строки, отражающие только малую часть того, что осталось после нелегкого жизненного пути Даниила Леонидовича…

Во время нескольких лет обстоятельства, как говорится, независящие от нас, вывели нас на одну и ту же орбиту хождения по мукам. От этих лет у меня осталась непреходящая любовь к Даниилу Леонидовичу, преклонение перед его принципиальностью, перед его отношением к жизни как к повседневному творческому горению.

Не взирая ни на какие внешние помехи, он каждый день своим четким почерком покрывал волшебными словами добываемые с трудом листки бумаги. Сколько раз эти листки отбирали во время очередных „шмонов“ (простите за это блатное слово!), сколько раз Д. Л. снова восстанавливал все по памяти. Он всегда читал нам — нескольким интеллигентным людям из общего населения камеры (13 „з/к“) — то, что он писал. Во многих случаях с его философской „метаисторической“ трактовкой нельзя было согласиться, мы спорили страстно, подолгу, но с сохранением полного взаимного уважения. И даже в таких случаях, в конце концов у всех нас оставалось глубокое убеждение в том, что перед нами настоящий поэт, имеющий свое индивидуальное неповторимое видение мира, выношенное в сердце, выстраданное.

Мне лично как большому любителю природы и бродяге в душе, было полностью созвучно чувство полного слияния с природой, с родной землей и ее народом, которое столь ярко светилось во многих творениях Д. Л. Ощущать природу не только зрением и слухом, но и босыми ногами, всеми порами тела, восторгаться благостным ливнем, обновляющим землю, несмотря на то, что ты промок до костей, чувствовать, касаясь троса на пароме, неразрывную общность со всеми, кто тянул его ранее и будет тянуть его впредь, стремясь к заветной цели — какое это всеобъемлющее чувство общности со всей Землей, со всем миром!

Мне хочется искренне поблагодарить Вас за наслаждение, которое я испытал, встретившись с Д. Л. на страницах Вашего журнала, за то, что Вы дали многим и многим читателям возможность приобщиться хотя бы к крохам его богатого поэтического творчества.

Мне кажется, что было бы очень хорошо, если бы Вы сделали еще книгу стихов Д. Л., память которого я и многие, близко знавшие его, свято храним в душе, как память о Поэте, Человеке, и Друге, общение с которым делало нашу в то время далеко не радостную жизнь светлее и чище».

Даниил Леонидович Андреев (1906–1959) — поэт, прозаик, философ‐мистик, сын писателя Леонида Андреева, был арестован в апреле 1947 года, приговорен к 25 годам заключения, освобожден в 1957 году. Андреева Алла Александровна (урожденная Бружес; 1915–2005), вторая жена Д. Л. Андреева, которой мы обязаны сохранением и публикацией его произведений, была арестована через несколько дней после мужа, освобождена годом раньше. Книги Даниила Андреева стали издаваться только в постсоветское время.

Приведу пример принципиальности Д. Л. Андреева, наверняка известный Парину. 10 ноября 1954 года, из Владимирской тюрьмы, он направил заявление тогдашнему главе советского правительства Г. М. Маленкову с просьбой о пересмотре дела, в котором, тем не менее, отметил: «Не убедившись еще в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя».

Петр Прокофьевич Курочкин:

Режим был очень суровый. Особой жестокостью отличался полковник Розанцев, он требовал неукоснительного соблюдения всех правил и жестоко наказывал за малейшее нарушение. Одежда у нас была стандартная, полосатые брюки, куртки и шапочки, точно, как в фильмах о застенках гестапо. Еще были бушлаты для прогулок.

Вот как складывался день: подъем в 6 часов. Ежедневная смена дежурных. Входят в камеру трое: сдающий и принимающий смену со старшим караула. Все встают, строятся, нас пересчитывают. В неделю раза два — обход начальника или зам. начальника режима, с ним корпусной старшина, ответственный дежурный офицер. Строимся в коридоре и всей камерой (обязательно одной, чтобы не было контактов с другими камерами) идем в туалет, куда выносим парашу (бочонок с крышкой), моемся, приводим себя в порядок. Потом завтрак. Подают его в форточку, проделанную в двери. На день выдают по 550 г хлеба и 7 г сахара (мы шутили: хоть бы по 9 г, сколько весит пуля!). В форточку дают буханки хлеба, нарезанные каждая на три части — это дневная пайка, и миску с сахаром, чтобы делить на всех поровну. Из‐за хлеба возникали эксцессы. Середину буханки никто не хотел брать: считали, что в горбушке, поскольку она плотнее, больше калорий. Я был пошустрее, подбегу — хвать горбушку. Так раз, второй, третий. Немцы этому возмутились, потребовали распределять хлеб по жребию. Один отворачивался, а другой спрашивал: кому этот кусок? Василию Васильевичу это ужасно претило, он отказывался участвовать в жеребьевке, заранее брал себе серединку.