Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Из‐за Рахима мы с ним поссорились. Он предупреждал, что с Рахимом надо быть осторожным, я не слушался, а когда узнал, что Рахим оказался подлецом, он мне заметил:

— Вот видишь, а не хотел слушать меня.

Меня этот упрек задел, и мы перестали разговаривать. Молча он давал мне еду, я молча ел, хотя кусок в горло не лез, но я боялся отказом его смертельно обидеть. Потом вдруг на прогулке он что‐то меня спросил, я ответил, мы посмотрели друг другу в глаза и расхохотались. От избытка чувств я прильнул к его плечу, стиснул зубы. Он молчал, я сильнее стиснул, так что потом у него долго не проходил большой кровоподтек.

Я нашел указания о двух книгах, переведенных Зея Рахимом с японского языка (одну совместно с А. Стругацким). Любопытные сведения об этой личности имеются в интернетсайте, посвященном окружению Даниила Андреева. В тюрьме и после освобождения Андреев относился к Рахиму «с трогательной нежностью», но, столкнувшись с его некрасивыми поступками и убедившись, что тот рассказывает небылицы о своем прошлом, порвал с ним всякие отношения [121] http://ae.rmvoz.ru/okruzhenieDA.htm#rah . О контактах с этой таинственной личностью интересно рассказано в воспоминаниях Нины Воронель [122] http://bibliograph.ru/Perevod/rahim.htm .

Нина Григорьевна Кроль:

В феврале 1945 г. на нашей свердловской кафедре появился, наконец, постоянный заведующий, профессор Н. К. Верещагин. В нем чувствовался настоящий физиолог. Он считал себя «внуком» Сеченова, так как был учеником ученика Сеченова М. Н. Шатерникова. Им были написаны главы наиболее популярного у нас учебника. Однако к нам Верещагин пришел уже очень пожилым, изморенным эвакуацией и болезнями.

Как мы помним, В. В. Парин возглавлял кафедру физиологии Свердловского мединститута до 1941 года, так что профессор Николай Константинович Верещагин (1893–1962) возглавил кафедру после нескольких лет безвластия. Ему тогда было 52 года, «очень пожилым» он мог казаться разве что в сравнении с Париным, который стал завом кафедрой в 30 лет, а оставил ее в 37 лет.

Нина Григорьевна Кроль:

Студенты его полюбили, он просто и интересно читал лекции. Полюбили и многие на кафедре, в первую очередь, за доброту. Всем нравилось, что он каждому «дает возможность жить» как кому хочется. Хочешь заниматься научной работой — занимайся, не хочешь — не надо. На такой почве все стало бурно расти, и хорошее, и плохое. Вырос, например, прекрасный физиолог Володя Розенблат, ныне профессор. Но сорняк растет быстрее полезных растений, если его вовремя не полоть. Вот наш сорняк и разросся. Кафедру стали заполнять случайные люди, карьеристы. Моей основной функцией стало удерживать чуть ли не зубами — все как было. Все наши старые, заложенные Париным традиции, наши трудные, но интересные занятия и демонстрации.

Я во все лезла, ко всем приставала, а зав. кафедрой никого не обижал. Естественно, меня невзлюбили. И поползли по институту разговоры, что я консерватор и противник всего нового (а я была не против нового, а против халтуры и разрушения старого), что я училась в немецкой школе (в Казани), преклоняюсь перед иностранной наукой (знала языки!) и, наконец, что я — «любимая ученица американского шпиона Парина».

Так называли Василия Васильевича, который в Америке «продал секрет успешной борьбы с раком, открытый советскими учеными Роскиным и Клюевой». Так называли его в официальной прессе. С Василия Васильевича началась «борьба с космополитизмом» и «низкопоклонством перед иностранщиной».

Как это можно было прицепить к Парину, кто мог этому верить! Смешно было бы и доказывать абсурдность такого обвинения, зная Василия Васильевича и его убеждения. Я то хорошо помнила, как Василий Васильевич, возвращая мне рукопись моей диссертации, указал, что нужно подчеркнуть значение работ отечественных физиологов.

— Не считайте это квасным патриотизмом с моей стороны, — сказал он при этом.

Хочу подчеркнуть, что это было в 1940 году, когда признаком «настоящей учености» считался возможно больший набор иностранных цитат, когда не было и в помине «борьбы с космополитизмом», да и термин этот никак не употреблялся, так что замечания Парина отражали его истинные убеждения, а отнюдь не дань очередной моде.

Теперь же состряпан фильм «Суд чести», где продажа «секрета» совершалась, кажется, за американскую авторучку с «вечным пером». Все было поставлено с ног на голову, но поставлено так, что было ясно, о ком фильм — даже имя жены «шпиона» сохранили: Нина.

Нина Дмитриевна Парина:

Я как‐то прочитала интервью драматурга Штейна. Он говорил, что пишет только о таких людях, на которых хотя бы однажды посмотрел. По крайней мере, по отношению ко мне это неправда. На меня Штейн посмотрел уже после того, как его пьеса «Закон чести» шла в театрах, а фильм «Суд чести» — на экранах, и на меня чуть ли не пальцем показывали: вот жена американского шпиона.

Я работала в детской поликлинике, обслуживавшей один из центральных районов, где жили Штейны. Но я была уже заведующей отделением и по вызовам на дом не ходила, за исключением особо тяжелых случаев. Однажды меня вызвал главврач и попросил пойти к Штейнам — посмотреть заболевшего ребенка. Я ответила, что есть участковый врач, которого им и следует вызвать. Разумеется, ответил главврач, но они хотят, чтобы пришли именно Вы.

Что было делать? Я врач, а там болен ребенок. Я пошла. Вхожу в квартиру, прошу показать ребенка, а мать как‐то суетится, просит обождать, пройти туда, пройти сюда, ребенок де только что уснул. И пока мы говорили, открылась дверь в другую комнату, и там за письменным столом сидел человек, сам Штейн, который сказал «Здравствуйте» и очень пристально на меня посмотрел.

— Где же ребенок? — спросила я.

— Вы знаете, может быть, не стоит его беспокоить, он уснул, ему стало лучше.

Я молча направилась к выходу, и больше меня уже никто не удерживал.

Материалы «суда чести» над Клюевой и Роскиным (первого из целой серии таких судилищ — всего их было 82) послужили основой для трех пьес: Б. С. Ромашова «Великая сила», шла в Малом театре; А. П. Штейна «Закон чести», в Московском театре драмы, К. М. Симонова «Чужая тень», в МХАТе. Все три пьесы были удостоены Сталинских премий первой степени. Сталинские премии были также присуждены исполнителям ведущих ролей в этих спектаклях. По пьесе А. Штейна был снят фильм «Суд чести», который смотрела вся страна. Помню, как я мальчишкой, затаив дыхание, смотрел этот фильм.

Нина Григорьевна Кроль:

Все это выглядело чудовищным абсурдом. Нина Дмитриевна и четверо детей в Москве, а Василий Васильевич будет что‐то «продавать» в Америке!

Но нашлись люди, и не малое число, которые верили или делали вид, что верят, хотя достаточно хорошо знали Василия Васильевича. Сильное впечатление на меня произвел разговор летом на волжском пароходе. Нам с мамой встретился профессор‐ларинголог Пермского мединститута Л. и его жена. В разговоре выяснилось, что она знает пермскую родню Парина. Обрадовавшись таким собеседникам, я высказала все, что у меня накипело. Жена Л. вытаращила на меня глаза, отвела в какой‐то угол и накинулась: