Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Феликс Залманович Меерсон:

Ему дали 25 лет и отправили в Сибирь, но с дороги вернули и отправили во Владимирскую тюрьму, где он и просидел до самого освобождения. Произошло это, по‐видимому, потому, что его арест имел международный резонанс, и сочли за лучшее, чтобы он не скитался по этапам, лагерям и не рассказывал многим свою историю.

Имеются противоречивые данные о приговоре, вынесенном В. В. Парину. По некоторым сведениям, ему дали 10 лет, по другим — 25. Могу засвидетельствовать, что за время моего общения с семьей В. В. Парина и его учениками цифра 10 лет никогда не фигурировала. Да и по характеру обвинения (шпионаж) ему полагалось максимальное наказание. Как раз в 1947 году, 26 мая, была отменена смертная казнь, поэтому Парина присудили не к расстрелу, а к 25‐летнему (максимальному) сроку заключения. Смертная казнь была восстановлена Указом президиума Верховного Совета от 12 января 1950 г.

Петр Прокофьевич Курочкин, электромонтер домоуправления в г. Владимире:

Однажды тюремная судьба свела меня в одной камере с Алексеем Кузьмичом Жегановым. Оказалось, что он знает Парина. Их вместе отправляли из Иркутска по этапу в Норильск. До Иркутска их везли в поезде, потом до Ангары шли пешком. Конвой усиленный. «Шаг вправо, шаг влево считаетесь в побеге, стреляем без предупреждения».

Шли долго, изнурительно, по непролазной грязи. Потом еле дышащих погрузили в трюм баржи, отправлявшейся по Ангаре и Енисею в Норильск. И вот когда уже всех погрузили и даже люки задраили, вдруг услышали какое‐то движение. Люк открылся, и кто‐то кричит сверху:

— Жеганов, Парин — на выход!

Здесь им объявили, что их отправляют обратно в Иркутск. И опять начался нескончаемый путь по непролазной грязи. Только теперь их под конвоем было всего двое, и они не сомневались, что по дороге их прикончат «за побег», ведь нет никаких свидетелей. Парин уже не мог идти, и несколько километров Жеганов тащил его на себе до того места, где ждала машина.

Впоследствии я бывал у Жеганова, он жил в Ленинграде, на Московском проспекте, перед железнодорожной линией.

Автор:

К этому рассказу П. П. Курочкина могу добавить, что, будучи в Ленинграде, через справочное бюро я без труда узнал адрес Алексея Кузьмича Жеганова. Он действительно проживал на Московском проспекте, но умер в 1971 году, так что встретиться с ним не пришлось.

Белла Григорьевна Гордон:

Василий Васильевич рассказывал, что когда везли из Иркутска обратно в Москву, они остановились в Свердловске. Кто‐то из охранников знал, что Василий Васильевич долго работал в Свердловске, и ему разрешили свидание с какимнибудь другом, которому разрешили позвонить по телефону. Василий Васильевич хорошо разбирался в людях и, перебрав в памяти старых свердловских знакомых, позвонил профессору Каратыгину [118] Каратыгин Василий Михайлович — профессор Свердловского медицинского института. . Тот, не задумываясь и не колеблясь, собрал кое‐какую еду, теплые вещи и пошел на свидание с «американским шпионом», не зная, позволят ли ему вернуться.

Петр Прокофьевич Курочкин:

Арестован я был в 1950 году, 16‐летним парнем. Я жил тогда в Ленинграде. Как‐то зашел с дружками в кафе, мы крепко выпили, повздорили, у одного из нас оказался наган, и он два раза выстрелил в портрет Сталина. Нас судили и дали по 25 лет тюрьмы, пять лет ссылки и пять лет поражения в правах.

Я попал в лагерь в Мордовии — сперва в лагерь для несовершеннолетних. В соседнем женском лагере была жена Даниила Леонидовича Андреева, с которым я потом встретился во Владимире.

В лагере у нас была лютая вражда с украинцами — их тогда было много из Западной Украины. Я сейчас даже не могу понять, чем была вызвана эта вражда, ведь мы находились в одинаковых с ними условиях и ничем особенным не отличались от них. Враждовали мы также с немцами — были в лагере высокопоставленные немецкие офицеры и генералы, — но это можно объяснить, ибо вели они себя не так, как остальные зэки: были высокомерны и в то же время не стеснялись подбирать крошки в столовой, хотя всех нас кормили одинаково. Да и война всем была памятна. Однако вражда с украинцами была особенно лютой и совершенно необъяснимой. Они ненавидели нас — «москалей», а мы их — «бандеровцев». Нередко возникали драки, были и убийства. Начальство пыталось пресечь эту вражду и жестоко расправлялось со всеми, кто хоть как‐то был причастен к таким случаям. В одну группу русских, в драке с которыми был убит «бандеровец», попал и я. Меня снова судили, дали 25, плюс пять, плюс пять, но при этом 10 лет закрытой тюрьмы строгого режима.

Так я попал во Владимир. Первые 4–5 дней меня продержали в одиночке 2‐го корпуса (надо приглядеться к новенькому), а потом перевели в камеру № 49. Это было примерно в декабре 1952 г. Когда открыли дверь камеры, все обитатели ее уже стояли. Так положено по уставу: если кто‐либо входит в камеру, все должны встать, пока надзиратель гремит затворами.

Я помню, что вошел и сказал:

— Здорово, братцы!

Поздоровался со всеми за руку и сразу заметил недоумение на лицах. Потом они объяснили, что мое появление ввергло их в огромное изумление. Все они солидные мужи, «матерые преступники», а тут к ним мальчика привели. Я был щуплым маленьким 18‐летним пареньком. Узнав, какой мне назначен срок, они изумились еще больше.

Мое место оказалось рядом с местом Василия Васильевича. Он высокий, худой, с длинной седой бородой, добродушно посмеивался над моим появлением и почему‐то сразу мне понравился. Кровати были вделаны в пол, не кровати, а топчаны, поверхность из продольных и поперечных металлических прутьев. Мне принесли тощий тюремный матрац, наматрасник (простыней не полагалось), одеяло, и я стал полноправным обитателем этой камеры 49, наравне со старожилами.

Камера была довольно большая, вдоль стен кроватитопчаны, всего шестнадцать штук, посередине стол и скамейки, на которых днем можно было сидеть за столом, можно было также ходить, но одновременно могли ходить не больше двух человек, лежать же днем категорически запрещалось.

Я был бесхитростный парень, сразу стал рассказывать, что удалось узнать, пока возили по этапам в Москву и оттуда уже во Владимир. Все с жадностью слушали меня, ибо жили без новостей с воли. Газеты читать дозволялось, но только двухмесячной давности, поэтому они ничего не знали, что случайно знал я. Посыпались вопросы, и я рассказал, что в Москве арестовали группу врачей‐вредителей.

Первое сообщение о деле врачей было опубликовано 13 января 1953 г., так что П. П. Курочкин появился во Владимирской тюрьме не в декабре 1952, а в январе 1953 г. Память его подвела не сильно.