Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Литва когда‐то была самым активным центром восточноевропейского еврейства, город Вильнюс (Вильно) — его столицей. Религиозная, культурная, национальная жизнь еврейства здесь била ключом. К временам горбачевской перестройки от всего этого ничего не осталось. 90 процентов еврейского населения Литвы было уничтожено гитлеровцами, остальное довершила сталинская и после‐сталинская политика партии и правительства. Говорить о возрождении еврейской культуры в Литве не приходилось, но появилась возможность собрать и сохранить рудименты памяти о том, что ушло навсегда. Делать это надо было срочно, пока еще оставались в живых те, кто что‐то помнил, пока еще сохранялись в чьих‐то сундуках и на чердаках следы исчезнувшего материка: манускрипты, фотографии, предметы быта, религиозного культа…

В Вильнюсе решили создать еврейский музей, в нем и стал работать Евсей Цейтлин, поставив своей задачей — записывать воспоминания доживающих век свидетелей. Одним из них и был Йокубас Йосаде (или просто й ).

Он был на 37 лет старше Евсея и прожил не только вдвое более долгую, но совсем другую жизнь. Он родился в 1911 году в маленьком литовском городке Калварии, населенном в основном евреями. Не только дóма, но и на улице все говорили на идише, все вывески в городе были на идише, идиш был основой всей общественной и культурной жизни. Контакты с литовцами были редкими, литовского языка большинство жителей почти не знало или знало очень мало.

Семья й была обеспеченной, но не благополучной (как он понял, когда немного подрос). Кроме него у родителей было еще трое детей — все девочки. Отец владел небольшой фабрикой, приносившей приличный доход, но между родителями постоянно происходили стычки, обстановка в семье была напряженной, нервозной, что глубоко ранило нежную душу ребенка. Лет в 10–12 он стал понимать причину этой напряженности: отец завел пассию на стороне, мать терпела, но ему этого не прощала. У подростка развился «фрейдистский» комплекс ненависти к отцу, даже возникло желание его убить. Когда он понял, что неспособен на такое злодеяние, доминанта ненависти переориентировалась на любовницу отца. Но пороху снова не хватило, и он решил, что убьет ее словом. Ему уже было 18 лет, когда он явился к ней потребовать, чтобы она исчезла из жизни их семьи, уехала из города. Но «крутой» разговор плавно перешел в… любовные утехи. Роман й с любовницей отца длился месяца полтора, когда й резко его оборвал.

Я не намерен пересказывать перипетии биографии героя книги Евсея Цейтлина. Хочу лишь показать, как сложно с раннего детства складывалась его жизнь, оставляя рубцы на сердце, на формировании характера — скрытного, недоверчивого, подозрительного, упрямого.

й учился в частной еврейской школе, которую финансировала сионистская организация. Детям старались привить любовь к исторической родине, готовили из них будущих переселенцев в Палестину. й , однако, эти идеи не воодушевляли. Ему нравилась его малая родина, чаровал родной язык идиш, искать счастья за морями он не собирался. В таком духе и написал сочинение на свободную тему незадолго до окончания школы. Ему поставили пятерку за изложение и двойку за содержание. Ему дали понять, что при таком образе мыслей он не может оставаться в школе, которая содержится на пожертвования людей, стремящихся к прямо противоположным целям. Ему пришлось уйти, перевестись в другую школу.

Он рано связался с социалистами и коммунистами, симпатизировал их взглядам — отчасти в пику капиталисту‐отцу. Однажды ему показали на улице человека в черном сюртуке и котелке, «который может любого арестовать». В Литве тогда царил режим диктатора Сметоны. Это был далеко не советский тоталитарный режим, но и не либеральная демократия. В душе юноши поселился страх. Он ощутил свою беззащитность перед молохом власти. Коршун мог прилететь в любой момент и заклевать — не за какие‐то конкретные проступки (в подпольной работе он не участвовал), а только за образ мыслей, вообще ни за что.

Евсей Цейтлин неоднократно возвращался к вопросу о появлении страхов у его героя. й отвечал по‐разному. То уверял, что они возникли уже в советское время. То снова вспоминал о «человеке в черном», которого встречал на улочках Калварии еще 15‐летним подростком. Всплывали подробности. То о том, как он старался держаться подальше от «человека в черном», быть для него незаметным. А то о прямо противоположном: как, напротив, лез ему на глаза, словно испытывая судьбу.

С годами в душе й росла любовь к слову, к родному языку, усиливалась наблюдательность, любопытство к жизни окружающих, к малозаметным мелочам. Он стал писать, был замечен, путь молодого человека начал определяться. Он решил стать писателем, разумеется, еврейским писателем, потому что жил интересами еврейства и родным его языком был идиш.

Когда в Литву пришла советская власть, начались чистки, высылка в Сибирь «буржуазных элементов». Главой советской администрации в Калварии стал бывший подпольщик, которому Йосаде когда‐то оказывал важные услуги. Тот помнил добро, и в списки на депортацию его не включил. Но семья бывшего фабриканта подлежала высылке. й пробился на прием к бывшему приятелю, и тот позволил ему собственной рукой вычеркнуть из списка мать, отца и двух сестер (третья сестра еще из «буржуазной» Литвы уехала в Палестину). А через год пришли нацисты, согнали евреев в гетто и уничтожили. В Сибири они имели бы шанс выжить. Получилось, что Йосаде сам обрек своих близких на гибель. Эта рана кровоточила потом до конца жизни. Соображения, что нельзя было предвидеть такого исхода, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, утешали мало.

Как можно понять из исповеди й , меньше всего страха он испытывал на фронте, хотя пороху нанюхался сполна. Из 128 бойцов его роты погибли или выбыли из строя тяжело ранеными 124. Но он был везунчиком, вернулся домой без единой царапины. Отважным воином себя не считал, хотя и был награжден медалью «За отвагу», труса тоже не праздновал. Наиболее сильные переживания были связаны с убитым им немцем — единственным вражеским солдатом, о котором он точно знал, что сам его застрелил. Труп немца долго лежал не убранным в простреливаемой зоне, и притягивал его как магнит. Йосаде ночью к нему подполз, обшарил карманы, извлек недописанное письмо, семейные фотографии. Перед ним открылось ЛИЦО другого человека. Открылась жизнь, которую он собственной рукой оборвал. Душевные терзания были столь острыми, что в дальнейшем он стремился стрелять в воздух. Он видел перед собой не безликую вражью силу, а ЛИЦА людей, посланных на убой.

Этот фрагмент из исповеди Йосаде, донесенный до нас Евсеем Цейтлиным, вызвал негодование одного из рецензентов: «Его часть, его соратников, которые сражаются рядом с ним, плечо к плечу, атакует противник, заслуживший обвинения в чем угодно, кроме верности заветам Льва Толстого и любви к евреям, — а так называемый герой палит в небо? Он что, самоубийца или жаждет убийства товарищей по оружию?»