Сергей Беркнер - Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления

Через некоторое время Хайка Гроссман оказалась в штабе восстания на Теплой, 13.

Значительный интерес представляет описание Хайкой Гроссман этого штаба и его руководителей Мордехая Тененбаума и Даниеля Мошковича.

Мордехай удивил меня в эти последние мгновенья. Его комната была прибрана, кровати застелены, на столе лежала цветная скатерть. Из шкафчика у стены Мордехай вынул оружие, принесенное из склада сектора. Его волосы были причесаны, на нем был серый костюм, воротник застегнут, а сапоги начищены. Он слушал молча, не ругался: ни разу я не услышала его излюбленное «холера!». Каждого он выслушивал до конца и кратко отдавал приказ: «Не стреляйте в немцев, находящихся на Юровецкой. Если они попытаются проникнуть на нашу территорию, приблизятся к боевым позициям, открывайте огонь! Осмотрите крыши домов с той стороны забора. Невозможно? Тогда подползите к забору и попытайтесь рассмотреть их через отверстия. Делайте это осторожно и без шума».

Я не узнавала Мордехая, человека эмоционального, динамичного, быстро реагирующего и легко увлекающегося. Правда, его глаза горели, но движения были спокойными, а ответы — ясными и прямыми; разве это был прежний Мордехай, чье воображение часто увлекало его, а энтузиазм нередко лишал самообладания? Это, несомненно, был новый Мордехай — командир, знающий, что он делает и зачем.

Когда я сообщила ему, что члены штаба другого сектора решили принять непосредственное участие в бою, он ответил: «Правильно, совершенно правильно. Я намерен был сделать им такое предложение, но колебался. Ну, удачи!»

…Даниель, как всегда, был спокоен. Он также не поддался эмоциям, свои советы формулировал обдуманно и логично. Мордехай отдавал приказы, глядя на Даниеля. Я видела, как встречаются их взгляды, а губы шевелятся в согласии. Даниель был бледен, со впалыми щеками. Лицо его было приятное, несмотря на то что было немного тронуто туберкулезом. Его путь пролег через Березу-Картузскую — печально известный концлагерь полуфашистской довоенной Польши, где он заболел чахоткой, — до штаба восстания в гетто…

…Приближалось десять часов. Вдруг столб огня выстрелил в небо недалеко от нас. То был сигнал. Был подожжен огромный стог сена (он находился в огородах юденрата), чтобы известить все боевые посты и диверсионные группы, рассеянные по территории гетто… Сразу же последовали взрывы из другой части гетто, и вдали также поднялись столбы огня. Мы поняли, что девушки выполнили свое задание… Фабричная улица была объята пламенем, а взрывы продолжались. Горела фабрика тканей. Еще один взрыв, и рухнул большой амбар. Из улицы Новогрудской донеслись крики «Ур-ра!», распространяемые эхом. Мы также закричали «Ур-ра!» и двинулись к забору. Мы шли вперед и стреляли. Сначала немцы молчали, не отстреливались. Где же враг? Где он прячется? Мы уже были у забора, пытаясь перелезть его.

«Ach, Gott!» — донесся крик рядом с нами. Вот они где, прячутся за забором! Мы продолжали стрелять. Немцы падали и стонали, не атакуя нас. Они были поражены. «Ур-ра…», весь мир сотрясся, задвигался, и мы словно опьянели от первого успеха, от наших выстрелов у забора. И вдруг они открыли огонь. Человек рядом упал, и вокруг него разлилась лужа крови. Запылал дом, из которого мы бросились к забору, загорелись, как коробки от спичек, соседние дома. Они больше не могли служить прикрытием, мы вынуждены были отступить в направлении огородов Новогрудской улицы. На других участках наши товарищи также отступали.

…Сейчас немцы стреляли из-за железнодорожной насыпи. Они также отступили, но обстрел уже велся из тяжелого стрелкового оружия. Смертоносный дождь лился из пулемета, пока над нашими головами. Мы несколько раз бросались атаковать и отступали.

Я помню, что я стреляла, падала, вставала и бежала к забору, а затем отступала со всеми. Из моих ног, раненных о колючую проволоку, текла кровь. Я вся была в грязи, покрытая пылью и сажей. Кричала «Ур-ра!» со всеми остальными и, как и другие, всем телом прижималась к земле, когда немецкий огонь усиливался. Я слышала, как стонут раненые, и видела, как возле меня пал товарищ. Его крик резко оборвался. Я все еще вижу полы пиджака Зораха, развевающиеся на ветру; все еще вижу Гедале, воздух вибрирует от его быстрых движений, от его бега во главе атакующей группы.

«Ура! Вперед, ребята!» — я продолжаю слышать его возбужденный голос. Авремеле, Ентл и Сонька, другие юноши и девушки, бежавшие с нами, падали, опять вставали и, несмотря на раны, бросались вперед. Ленчик, Меир и все остальные. Здесь же были больной Лейбуш, его товарищи по партии, коммунистка-ветеран Хая, чьи волосы поседели в борьбе, также уже немолодая, но все еще быстрая Лилька. Лилька Маляревич — ее последние слова, когда она стояла слева от меня и затем побежала вперед, упала и прижалась к земле, встала и снова побежала вперед, все еще звучат в моих ушах: «Вперед! Вперед! Нам нечего терять!» Эти слова она кричала для меня, моих товарищей, для раненых, может быть, для товарища, упавшего справа от меня.

Впереди нас было поле, покрытое телами павших. Бой разгорался. День также становился жарче. Стрельба усилилась; в воздухе грохотал тяжелый пулемет, подавляя голоса мести. Огороды, улицы Новогрудская и Смольная были завалены трупами. Они лежали вдоль всего забора. Солнце стояло уже высоко в небе, а звуки стрельбы в гетто постепенно стали утихать. Не было боеприпасов, тяжелых пулеметов. Ворота на Фабричной, все время закрытые, вдруг открылись, и оттуда выполз танк, направляясь в сторону Теплой. Затем он резко остановился — в него, вероятно, попала бутылка с горючей смесью. Впереди нас появились другие танки.

Люди из толпы начали присоединяться. Обыкновенные люди из неорганизованного населения, женщина, которую я знала… Фабричные рабочие с лицами, изрытыми морщинами, в поношенной одежде. Не многие присоединились к нам, несколько десятков, но это воодушевило. Мы еще раз попытались прорваться через немецкие цепи. Может быть, удастся пробиться и открыть дорогу для людей, собранных на Юровецкой?

Над головой прожужжал самолет. Он летел низко, сделал несколько кругов и исчез. Затем вернулся, преследуя людей, находящихся в огородах и на улицах. Осторожно, крадучись, стали обходить нас две колонны эсэсовцев, одна — из Теплой, другая — из угла Теплой и Юровецкой. Две колонны с автоматическим оружием… Танки немцам не помогли, пришлось ввести эсэсовцев. Мы стреляли в них, некоторые немцы падали, но поле боя сужалось. Колонна была длинной, они шли и шли, стреляя. Приближались и продолжали стрелять… Они окружили нас и отрезали от собранного на Юровецкой народа.

Свидетельства обоих этих участников восстания, Юлека Якубовича и Хайки Гроссман, передают не только в целом достоверную информацию о первых часах восстания, но также и напряженную атмосферу августовских дней 1943 года в Белостокском гетто, воспроизводят сложнейшие проблемы, стоявшие перед восставшими и их руководителями, их самоотверженность и мужество. Вечная память павшим, слава живым!