Вера Флоренская - Моя жизнь

Помню рассказ Лени еще об одном авральном походе. В пургу они шли след в след, лопатами прикрывая лица от ветра. Сосед Лени ослабел и начал падать, совсем не мог идти, и Леня его потащил на себе. Когда он его доволок до места, то и сам был еле живой. Я спросила, кто был этот человек, Леня сказал: «Не видел, лицо было замотано полотенцем от мороза». Насколько Леня стал сильным. Однажды он шел на работу, рядом с ним шла какая-то маленькая женщина тоже на ТФТ, тоже на 11 часов на морозе. Она страшно закашлялась. Леня сказал: «Сейчас я стащу с себя шарф, и вы согреетесь». Она ответила: «Боже сохрани, я все равно скоро умру, мне не выдержать этой жизни, а вы простудитесь». Немедленно последовал окрик конвоира; «Агитатор, выходи!» Леня вышел. Причем он не знал, что он не должен как-нибудь случайно повернуться спиной к конвоиру – получишь немедленно пулю в спину. Конвой в этом случае не отвечал, считалось – попытка к бегству. (Хотя бежать было некуда: кругом на тысячи километров мертвая снежная тундра. И, несмотря на это, были случаи побегов. Отчаянные головорезы брали с собой «корову», то есть наивного человека, поверившего им. По дороге они его убивали и шли с этим мясом. Обычно никуда не доходили.) Конвой скомандовал: «Агитатору стоять, остальным идти на работу». И вот тут случилось чудо. Эти уркаганы, эти люди, лишенные человеческого облика, угрожающе загудели: «Не пойдем без него». Конвоир бегал, грозил, что за «бузу» всех надо стрелять. Строй гудел: «Не пойдем». Конвоир струсил и велел Лене идти в строй. После работы он притащил Леню к дежурному по лагерю, какому-то офицеру-латышу: «Вот, привел агитатора». Леня рассказал все как было. Латыш сказал: «Идите в зону». Опять Лене повезло, что попал к этому латышу. Его во дворе видели товарищи, боялись, что дело кончится плохо.

Однажды Леню вызывают из бригады и ведут на Колларгон – станция на железной дороге Норильск – Дудинка. Там его сажают в барак, где уже находится Климов и еще заключенные из «58‐й статьи». Никто ему не говорит, зачем их привели. Он между тем обнаружил, что во время «шмона» у него конвой украл его французский берет. Он идет к начальнику конвоя: «Украли мой берет». – «Зачем тебе берет?» На лице начальника невыразимое удивление, на Ленином лице – тоже: «Как зачем? Носить на голове». Начальник усмехнулся и велел разыскать берет. Дело это было под ноябрьские праздники. Леня не знал, что эти праздники в лагере отмечаются физическим уничтожением особо опасных «врагов народа», попросту расстрелом людей из «58‐й статьи», указанных соответствующим отделом лагерного управления. Выбор, видимо, был случайным. Леня и Климов попали в число предназначенных жертв. Но, как говорил Леня, ему опять повезло. Дело в том, что начальником лагеря был Завенягин. Это человек очень умный, образованный, сподвижник Кирова, попал в Норильск, спасаясь от «37‐го года». В Норильске он поставил себе задачу спасти интеллигенцию. Он создал свой Норильский проектный отдел с конструкторским бюро, состоящий из заключенных инженеров. В управлении комбината работали заключенные бухгалтеры, экономисты, не говоря уже об уборщицах. В мастерских бытового обслуживания тоже работали заключенные. Этот человек добился отмены предпраздничных жертвоприношений. Люди уже были собраны из разных отделений лагеря. Сколько человек – не знаю. Вся подготовка была проведена. И вот буквально накануне приехал из управления какой-то чин, собрал их всех, посмотрел и сказал: «Ну, идите в свои бригады». Тут только Лене разъяснили товарищи, которые все знали, значение этих слов и то, зачем их всех привели на Колларгон. Даже конвой был доволен: не надо было выполнять столь тяжкий «долг», как расстрел.

Силы начали все-таки убывать. Тем более что отдыха настоящего не было. Короткий сон в холодном бараке на голых досках, не раздеваясь, съежившись под коротким «бушлатом» (телогрейка побольше размером) после миски баланды. Выходные дни в обществе уркаганов. В бараке урки были организованы в очень сильную группу, банду, не знаю, как назвать. Был у них главарь по фамилии Зверев. Это был единовластный сатрап. От его слова зависела жизнь человека. Перед ним заискивало начальство лагеря. Если ему кто-нибудь не угодил, он назначал наказание: или «перо в бок» (нож), или «мешки» (накрывали голову мешками и избивали). Он был в прошлом, в молодости (здесь ему было около сорока лет) студентом первого или второго курса юридического факультета. А потом не вылезал из лагерей. «58-ю статью» они (урки) обкрадывали, если было что украсть, или игнорировали их присутствие. Посреди барака был стол, где раздавали вечернюю баланду, и стояла печка. Этим столом пользовались только урки, «58-я» сидела по своим койкам. Вечером урки, работавшие грузчиками, приносили продукты, которые удалось украсть при погрузке: банки с компотом или конфеты. Все это вываливалось в таз, ставилось посреди стола, и вся банда ела это ложками, и конфеты тоже. «58-я» сидела по своим углам и ела свою баланду. Конвою кое-что перепадало, и поэтому на все это смотрели сквозь пальцы. У Лени была «валюта» – махорка, которую давали в пайке. Он ее менял на хлеб. Хлеборезы были аристократами. Они были одеты, обуты и копили деньги. Однажды одного такого, заподозренного в жульничестве, вохровцы [106] ВОХР – аббревиатура от: войска внутренней охраны республики НКВД СССР. ловили в их бараке. Он забрался под мешки в углу барака. Вохровцы перерыли все углы, пока его нашли. Весь барак молчал – не выдали. Его выволокли, уже не похожего на человека от животного ужаса. Его то ли судили, то ли так расстреляли. Но у него под тюфяком нашли очень много денег. Эта несчастная пайка урезывалась всеми руками, через которые она проходила. Леня рассказывал, как однажды Зверев потребовал «бабу». Тут же на мешках отгородили место, привели двух молоденьких девочек, которые со страхом похихикивали. Накормили их до отвала. Потом первым был Зверев. Все это делалось с ведома охраны, хотя появление женщины в мужском бараке было строжайше запрещено. «58-я» сидела и молчала, иначе «перо в бок». Унизительная зависимость от уркаганов была невыносимой. Все время вокруг видеть безобразие и молчать привело к тому, что у Лени изменилось выражение лица. Это видно даже по карточке того времени. Закаменевшее равнодушие, делающее лицо и глаза точно подернутыми пленкой. Страшное лицо. Сколько надо было иметь душевных сил, чтобы сохранить доброту, доброжелательность, нравственную чистоту, «высокий настрой души» (не знаю, как лучше выразить) и способность восхищаться всем, что прекрасно. После реабилитации это всех с ним встречавшихся удивляло.

Началась война. Вся «58-я статья» подала заявление добровольцами на фронт, часть урок – тоже. «58-ю» не взяли – не доверяли «врагам народа». Уголовников взяли. Потом из них Рокоссовский создал свои части. Леня тоже подавал такое заявление.