Вера Флоренская - Моя жизнь

Бывала у нас еще одна пара – Исаевы. Борис Исаевич был до посадки одним из редакторов «Гудка», знаменитой газеты, из которой потом вышли такие большие писатели, как Олеша, Катаев и др. После возвращения он был на пенсии. Вел партийную «работу», а также пропагандистскую работу с дворниками. Говорил, что очень трудно – задают такие вопросы, что еле выкручиваешься. Да еще видно, что не верят, но из деликатности не допытываются. Он тоже был непоправимо ушибленный. Например, не позволял жене читать Солженицына и сам не читал. Ей приходилось читать тайком от него. Она, Елена Михайловна, моложе его лет на двадцать. После освобождения снова стала работать в редакции «Пионерской правды». Самым интересным и умным был Мацкин Александр Петрович, театральный критик. Очень интеллигентный, желчный, остроумный и очень добрый. До сих пор выпускает книги об актерах. Сейчас сдал книгу «Орленев», на 500 страниц о Мейерхольде (1981) [140] Книга А. П. Мацкина о русском актере-трагике П. Н. Орленеве вышла в издательстве «Искусство» в 1977 г.; книга о Мейерхольде не была издана. . Был еще (он и сейчас мой добрый знакомый) Лев Ильич Ратнер, до посадки работал в Институте права и в Институте красной профессуры, сколько-то времени замещал директора, пока его не посадили. Степени ученой он не имеет никакой (Дубровский, Шляпочников – они остепененные), поэтому он работал до самой пенсии в информационном отделе Института права. У него с женой и сыном не все в порядке. Сын художник, русский по матери. Избегает показывать своим знакомым отца (еврея). Вполне современный человек. Карьера, женщины, девочки. Отец с 1919 года член партии. В институте из него сделали «икону», слушают его внимательно, но делают по-своему. Он выступает на разные морально-политические темы, не соответствующие его внутренним убеждениям. Вы читали Яшина «Рычаги»? Если не читали – обязательно прочтите, многое поймете. В «Рычагах» на двух страницах изложена наша, не знаю, как выразить, «философия поведения» или еще как. Но только если кто хочет понять наше время, должен прочитать этот такой «простецкий», по Яшину, рассказ [141] См.: Яшин А. Я. Рычаги // Дон. 1957. № 2. .

Вспоминая этот рассказ, захотелось сделать отступление от изложения. В каком-то из 50‐х годов мы были в Кисловодске, в академическом санатории. Там же отдыхал Яшин и еще один писатель, собственно член Союза писателей. (Я потом попыталась читать его сентиментально-военную книгу, но не увлеклась.) Яшин был тогда уже болен, очень худой, высокий, с четками в руках. Прежде чем говорить, он перебирал несколько бусинок, чтобы успокоиться. В санаториях принято, чтобы знаменитости, отдыхающие в этом санатории, выступали перед другими отдыхающими. Вызвался и этот член Союза писателей. Он говорил о своих успехах и с презрением и насмешками отозвался о «Саше из Рязани» (это о Солженицыне). В зале, где находились в основном научные работники, стояла холодная тишина. Яшин, который не хотел выступать, видно было, не выдержал. Посчитал свои четки и сказал, что Солженицын – это эпоха в русской литературе, что русская литература до Солженицына и после него – разные вещи, что влияние его так велико, что ни один писатель не сможет не испытать его силы. Сказал с места и сел. Тогда член Союза, увидев, что зал вспыхнул радостью, стал говорить, что о Солженицыне его неправильно поняли, что это была шутка. Зал холодно молчал. Я не выдержала и громко крикнула: «Плохая шутка!» Зал отозвался сочувственным вздохом. Яшина же просили рассказать о себе. Он очень доверительно, искренне, как-то дружески просто, перебирая свои бусинки, рассказывал о своей работе и жизни. Тепло зала, атмосфера доброжелательности были удивительными. Он говорил о том, что печататься он почти не может после произведения, название которого он боится даже назвать (в зале гул – «Рычаги»). Второй его грех – «Вологодская свадьба» [142] См.: Яшин А. Я. Вологодская свадьба // Новый мир. 1962. № 12. . Дело в том, что он сам вологодский. Он очень любил свой край. Там в деревне на косогоре он выстроил себе избу, в которую он приезжал летом один. Два его сына и жена, глубоко городские люди, деревенской жизни не признавали, жить с ним летом в избе не хотели, к его великому огорчению. Яшин всю войну провоевал, был ранен. В каком чине, он не сказал [143] У А. Я. Яшина был чин капитана первого ранга. . Но в вологодском музее были выставлены его шинель и фуражка, простреленная пулями. Вологодские власти его почитали как знаменитого своего земляка. Когда же вышла его «Вологодская свадьба», тоже в «Новом мире», его домик был разграблен, шинель и фуражка выкинуты из музея («Мне даже шинель не вернули»). Словом, он перестал быть почетным вологодским гражданином. Видно, ему было очень плохо. Его жена, для которой он не смог получить путевку и которая жила на частной квартире, приезжала к нему в санаторий. Мы как-то видели их, они шли оба озабоченные, подавленные, о чем-то горячо говорили. До сих пор в душе сохранились тепло и глубочайшее уважение к этому человеку, наделенному не только даром писателя, но и чуткой душой, болеющей за свой народ.

Был у нас еще друг-приятель Марк Давыдович Ойхман. Он отсидел в лагерях двадцать лет «от звонка до звонка». До посадки работал кем-то в пищевой промышленности, ездил в Америку, был на виду. Маленький, худой, умница. В гостях заговаривал всех. Жена ему говорила: «Марк, помолчи немного!» Но говорил всегда умно, и его слушали с удовольствием. Всегда искал справедливость. Кого-то защищал. В лагере среди заключенных пользовался большим моральным авторитетом. Ему в лагере сделали какую-то большую операцию. Леня писал из лагеря, как он и другие товарищи бегали, искали разные лекарства, продукты: «Он болен, болен!» В Москве у него оставались две незамужние сестры, он тоже до посадки не успел жениться. Эти сестры в течение всех двадцати лет аккуратно посылали ему посылки и деньги. Они его боготворили, и он их. Когда он через двадцать лет вернулся, он женился на Анне Лазаревне Тропининой, которую знал по работе еще до посадки.

Об Анне Лазаревне надо было бы написать целую книгу. Она жила в молодости на Украине, была активным партийным работником, директором консервной фабрики, потом заместителем директора консервного треста. Сначала была замужем за одним человеком, имела от него сына. Он начал «гулять». Она его прогнала и срочно влюбилась в военного, и он в нее тоже. Они поженились. Ее посадили, требовали дать показания на ее начальство. Она не дала. Это было в Одессе, куда ее увезли для допросов, а мужа оставили в Харькове на свободе. Он обязательно хотел ее видеть, ей помочь. Ее сестра стояла перед ним на коленях, просила, чтобы он не ездил: «Все равно не поможешь и себя погубишь». Он поехал, ему дали одно свидание, тут же его забрали и расстреляли. Она получила три года (не помню, в каком году это было, но тогда еще «давали» так мало). Она вернулась, но жить ни в Москве, ни в Ленинграде, где жили ее родные и ее сын, она не могла. Долго моталась она по Подмосковью, пока Микоян, который хорошо ее знал, не устроил ее на работу в Москве. Сына из десятого класса школы взяли в армию и очень быстро убили. У нее сохранилось от него несколько писем с фронта. Вот прошло уже сорок лет, и когда она решается взглянуть на эти письма, то дальше, чем «Милая мама», она не может читать – ей делается дурно. Приехал, освободился Ойхман из лагеря. Они поженились. Он маленький, она большая, оба умные, стали жить вместе с его сестрами. Около них крутилось много всякого интересного народа. Ойхман не работал. Норильчане считали своим долгом, приезжая в Москву, зайти к Ойхману. Родни у них обоих уйма. Допосадочные связи восстановились с некоторыми писателями. У Анны Лазаревны в комнате висят два портрета: ее сына и ее второго мужа. Она мне показывала на них и говорила, что душа ее полна этими людьми. Ойхман очень ревновал ее к ним. А у нее болела душа. В лагере Ойхман был старостой. Их привезли во Владивосток. Без конца приходили эшелоны с арестантами. Не хватало пищи. Пароходы на Находку задерживались. Начался тиф. Там же в соседнем бараке погиб от голода Мандельштам. Анна Лазаревна в своем бараке проповедовала дисциплину, чистоту, везде дезинфицирующие средства, на входе мокрая тряпочка, справедливое распределение баланды, постоянная баня. У нее в бараке не было ни одного случая тифа. Получила в награду от лагерного начальства красного атласа на платье. Теперь Ойхман умер. Она живет с его сестрами, очень дружно. Редкий случай: три женщины – и дружно. Высокой души люди. Все они стары, больны, но жизнерадостны и кипят высокими общими интересами.