Вера Флоренская - Моя жизнь

Надо было получать деньги. За девять лет работы за «баланду» полагалась компенсация в виде двухмесячного оклада по последней работе перед арестом. Леня получил в Плехановском 15 тысяч (полторы тысячи по-сегодняшнему). В Институте красной профессуры были уничтожены всякие следы о его работе там, а Демичев [136] Вероятно, И. А. Дорошев, бывший в 1955–1958 гг. ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС (бывшего Института красной профессуры). , который был директором, даже не «узнал» Леню. Где-то еще получил – словом, на обзаведенье деньги были. Кроме того, надо было получить деньги за конфискованные вещи. Где-то в финотделе НКВД было записано, сколько выручили денег за наши вещи в комиссионном магазине. Эти деньги Лене и выдали, не помню сколько. Вот написала, что Леню скоро устроили на работу, а сейчас вспомнила, что это устройство продолжалось месяца три. Все это время Леня очень нервничал. Все это требовало много беготни, много бумаг и много нервов. Нужны были бесчисленные копии с удостоверений о реабилитации. Приходит Леня в нотариальную контору. Сидит злой нотариус, ворчит: там не так запятая, там еще что-то не ладно. Прочитал повнимательнее фамилию да как закричит на всю контору: «Гинцбург! Хозрасчет! Хозяйственное право! Вы ли это? Вернулись!» Подписал все махом, забыв о запятых.

Так радостно его встречали редко, больше недоуменно, с опаской. Нужно было получить дачу. Я видела, что Леня очень измучен всеми этими хлопотами, которые шли со скрипом, и говорила: «Зачем нам еще дача?» Мне казалось, что все так прекрасно, что ничего уже больше не надо. А Леня сказал: «Я должен восстановить все как было!» И начался затяжной суд. Дачи арестованных частью попали сотрудникам НКВД, частью переданы правлением кооператива новым членам. Все эти люди активно включились в борьбу с Леней, и правление тоже. Ведь если все реабилитированные потребуют свои дачи, то что будет? Раменский судья (это первая инстанция) бесповоротно присудил дачу Лене. Подали жалобу в областной – опять в пользу Лени. Подали в Верховный. Там на заседании референт рвал и метал в пользу «общественного мнения». Но председатель, который знал Леню по литературе да, может быть, и лично, вынес соломоново решение: дачу – Лене, но все следующие дачи не возвращать, а реабилитированных ставить на очередь. В целом общественное мнение было удовлетворено. Леня считал себя виноватым, что такое решение было вынесено, и стал работать в правлении до тех пор, пока все реабилитированные в этом кооперативе не получили обратно дачи. На нашей даче семнадцать лет жил профессор Поспелов с семьей (кажется, почвовед). Когда мы приехали, его уже не было в живых. Была только его жена, дочь с зятем и детьми. Старуха была против этих судебных процессов. Молодые были особенно агрессивны. Правление им, как «обиженным», выделило освободившуюся великолепную дачу. Зять потом говорил: «Пожар способствовал украшению нашего дома», понимая под пожаром наш приезд.

Все как будто устраивалось. Но ведь Леня был юрист, причем известный юрист, хотя его и не было семнадцать лет. Труднее было тем, кто не знал, как начать свое восстановление, поэтому к Лене приходили многие люди за советом. Я занималась домашним хозяйством. Надо было обставить комнату. Это было нелегко. За телевизором пришлось постоять ночь в магазине (около магазина). Маленький Сашка, сын сына Лени, был днем на моих руках. Девушка, которая у них жила домработницей, утром уходила «в очередь» за молоком и возвращалась только к 11–12 часам. Где она бывала, она отчитывалась не передо мной. Потом я готовила обед и т. д. Очень уставала. Леня работал, не видя белого света. Ведь сколько он в Енисейске ни гонялся за литературой, он много пропустил. И вот это «догоняние» его душило. Первое его публичное выступление в Доме ученых на заседании Юридического общества (тему не помню) я пошла послушать. Председатель, проф. Генкин сказал: «Слово для доклада предоставляется доктору юридических наук, профессору Л. Я. Гинцбургу». Леня говорил прекрасно, так, как раньше, как будто не было семнадцати лет молчания. Я сидела в последнем ряду и тихонько плакала.

Немножко устроившись, мы стали осматриваться вокруг. Институт в 1937 году был почти целиком уничтожен. На смену пришли люди совсем другого склада. Многие из ВЦСПС и других правительственных организаций. Среди них были талантливые люди. С одним из них Леня подружился – Пашерстником. Он был не в линии и понимал обстановку. Война еще унесла многих талантливых людей. Вновь пришедшие люди, без лести преданные Сталину в свое время, быстренько перестраивались. Леню они в основном считали «не нашим человеком». Вкоренившись в жизнь науки, «вождизм» продолжал процветать. Об этом я напишу потом. Общее же положение общества описывать не по моим силам. Если вы не читали Окуджаву «Путешествие дилетантов» (Дружба народов, № 7 и 8 за 1978 г.), прочтите. Описывается общество через двадцать лет после 14 декабря 1825 года. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов убиты, и всюду все выдающееся уничтожено. Обязательно прочтите. У Лени не осталось ни одного друга или хорошего знакомого из прежних. Один из его бывших аспирантов подарил ему свое двухтомное сочинение с надписью «Дорогому учителю, любимому и т. д.». Принес Леня его домой, посмотрел, а там чуть не на каждой странице «известный враг народа Гинцбург». Настолько абстрактно выдуманная фигура «вредителя» Гинцбурга не вязалась с реальным Леней, что автор искренне не увязывал их в одно и подарил Лене эту книгу.

Пошли мы с Леней в Юридическое издательство, куда еще из Енисейска послали книгу «Отпуска», которую Пашерстник оценил как такую замечательную, что я, как автор, могла бы по ней защитить кандидатскую диссертацию. Пришли мы с Леней, я как автор, Леня как сопровождающий. В комнате сидели две редакторши – молодые женщины с локонами по плечам, к ним то и дело подбегали, согнувшись в три погибели, авторы и шептали им что-то на уши. «Отпусками» занимался еще один редактор, очень «сурьезный» молодой человек. Они все мигом сообразили, кто истинный автор. У них затряслись коленки от общения с таким автором, как Леня, и молодой человек очень строго ему сказал: «Я из‐за вашей книги три раза перечел учебник Александрова [137] Александров Н. Г., Пашерстник А. Е. Советское трудовое право: учебник. М., 1952. (это «вождь» в науке трудового права) по трудовому праву. В вашей книге так много нового, чего нет в учебнике, что мы отказываемся печатать вашу книгу». Аргументация была столь убийственно неопровержима, что мы встали и молча ушли. Лене стал понятен иронический термин «перелопачивание». Таких книг выходило сотни, «перелопачивающих» идеи, одобренные «вождем», и ни на шаг дальше. А как же наука? А так же, как все другое, топталась на месте. Вспоминаю один случай, который был много позже, но по смыслу подходит. Леня, уже «маститый», сдал в Юриздат которую-то книгу в печать. И редактор отказался ее принять в какой-то части. Дело дошло до скандала и разбиралось у директора издательства Юзбашева. Редакция цитировала Александрова в доказательство недоброкачественности Лениной работы. Леня по вечной своей наивности пытался доказать логически, по существу. Но что все это значит против «цитаты»? Леня пришел домой расстроенный. Я ему говорю: «Зачем рассуждаешь с ними – борись их же оружием, найди подходящие, хотя бы косвенно, цитаты из Ленина или Маркса». Это было нетрудно, так как память у него была прекрасная, а Маркса и Ленина он знал по существу и ему легко было вспомнить, где можно найти что-нибудь подходящее. И вот Леня является к Юзбашеву, вызывают эту редакторшу. Она надменно и высокомерно является. Леня читает ей цитаты – она убита. Его вождь выше ее вождя. Юзбашев, умный человек, был внутренне на стороне Лени, но не хотел связываться со своей ретивой сотрудницей. Книга прошла без поправок редактора. Курьез? Курьез, но сколько нервов. Я стараюсь писать предельно правдиво.