Вера Флоренская - Моя жизнь

Мехмастерские представляли собой нечто вроде КБ (конструкторского бюро). Что в них делалось, трудно сказать. Кужма изобретал катер, но в основном там работники пропадали от тоски. Мне с ними мало приходилось общаться. Они сидели от меня далеко, в другом здании. Только если сами ко мне заходили. Один был авиационным инженером (говорил, что генералом). У двух-трех были жены, остальные жили с какими-то местными женщинами в великой нужде, как и все.

Мой дорогой муж хоть и говорил, что с его женой нельзя соскучиться, я могла сказать то же и о нем. Он подсчитал, что со времени его освобождения и до реабилитации его выгоняли с работы «за неблагонадежность» 14 раз. На сей раз случилось так. Приехал из Красноярска большой начальник Сенькин. Поселили его в гостинице. Первым делом он потребовал «бабу». Хозяева города растерялись, но предоставили. На другой день он «обследовал» деятельность треста Енисейсклес. Все нашел в порядке, кроме «засоренности» в аппарате треста Леней. «Немедленно убрать». – «Слушаюсь», – сказал директор Встовский (он был после Петрова, умный человек, инженер, прекрасный хозяйственник, после нашего отъезда его посадили на десять лет за какие-то хозяйственные провинности [132] О нем см.: Андрей Встовский: и воин, и труженик: Информационная памятка / МУК БМЦРБ. Сост. В. Ю. Толстых. Богучаны, 2010. ). Этот Встовский сказал: «Слушаюсь» – и оставил все по-старому. Но Сенькин был тверд. Он запросил выполнение приказа: срочно оформили Ленино увольнение с одной должности и назначили на другую. Послали Сенькину приказ об увольнении. Он успокоился.

В Москве женился сын Леня, но к нам они не приехали, денег не было. Жили мы в тоске и моральной безнадежности. И вдруг 1953 год. Свет надежды: Сталин умер. Люди плакали или делали вид, что плачут. Все были растеряны: что-то будет? И вдруг реабилитация врачей. Что тут было! Я услышала по радио, стала звонить Лене, услышала дрожащий от радости голос. Я не могла сидеть, пошла в бухгалтерию, там уже знали. Я сказала: «Какие люди». Никто даже глаз не поднял. В кабинете директора наш партийный деятель рвал портрет Берии: «Изменник – кого выпустил». У моего «финансиста» лицо перекосилось от злости, инженеры съежились в своем КБ. У меня от радости все дрожало внутри. Вечером побежали к Дубровским. Обсуждали положение до ночи. Надежда вспыхнула. Послали меня в Абакан в командировку. Наши мастерские должны были строить новое здание, а как к этому приступить, не знали. Наших инженеров нельзя было посылать, так как они все были поселенцами и их не выпускали местные органы. Меня и послали. В Красноярске ко мне присоединилась еще одна женщина, тоже командировочная, вполне выдержанная. Нам было удобно вдвоем и с гостиницей, и вообще в чужом городе. Два дня я работала, на третий – прихожу в плановый отдел. Вижу, с начальником какой-то интеллигентный человек – что-то неладное. Стоило моей спутнице, она тоже тут была, отвернуться, как он мне тихонько говорит (как только почуял родную душу – не знаю): «Берия арестован». Его лицо дрожало от радости, и мое, видимо, выразило нечто подобное. Но это услыхала моя спутница и строго сказала: «Об этом не стоит болтать, надо еще проверить». Мой собеседник опустил глаза и больше их не поднимал, пока мы были в комнате. Страх был еще всюду. А вдруг и правда об этом нельзя еще говорить. Ознакомилась я с опытом строительства. Одно только можно сказать: наши старые церковные мастерские были куда лучше организованы. Приехала я в Енисейск, а там уже все бурлит от слухов: будут давать паспорта, будут реабилитировать. ХХ съезд! Мы знали только часть правды. О существовании «Красной книжечки», где Хрущев сообщил о всех подробностях, мы не знали еще [133] Текст выступления Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС в начале марта 1956 г. был напечатан в виде небольшой красной книжки. По решению Президиума ЦК ее обязали читать во всех партийных организациях, партийных, хозяйственных и комсомольских активах, но запретили обсуждать. .

После смерти Сталина Леня написал очередное заявление о пересмотре дела. И в июле получил обстоятельный ответ от военной прокуратуры, что дело много раз проверялось и на этот раз проверено и отказано в пересмотре. Олечка, наша дочка, пошла в прокуратуру, и ей там сказали: «Спасибо, что не расстреляли». Несмотря на все это, надежда теплилась. Несколько месяцев спустя начали выдавать паспорта с отметкой «минус пять». Это значит: минус Москва, Ленинград, Киев, Одесса и еще какой-то город [134] Пятым городом в репрессивном режиме «минус 5» был Харьков. . У нас в мастерских первым получил извещение, чтобы приходил получать паспорт, один очень симпатичный инженер Киселев, еще молодой, лет сорока двух, кажется, из Пскова. Он ходил за мной весь день и пошел провожать домой. По дороге говорил о планах на дальнейшую жизнь. Когда я вошла в дом, то увидела, что Леня стоит в дверях с растерянным несчастным видом и держит в руках длинный коровий хвост. Я, еще не сообразивши всей трагичности происшедшего, залилась от хохота. Это было действительно трагично для коровы. У нашей милой Дочки был длинный хвост с пушистой кисточкой на конце. В Енисейске это было спасением от гнуса. Она своим хвостом со всего тела смахивала слепней, оводов и прочий гнус. А теперь у нее осталась маленькая культяшка. Вообще, она должна была погибнуть. Судьба ее нам неизвестна. Нам все здесь опостылело. Мы думали только о паспорте. Болезненно томительно тянулось время. И вот, наконец, Леня получает паспорт. Правда, с «минус пять». Жить можно только не ближе 100 км от Москвы. Мы знали, что все города, вроде Александрова, по кольцу заселены людьми с такими паспортами, которые надеялись на реабилитацию, или не надеялись, так селились поближе к Москве, к своим близким. Тут у нас с Леней выявились коренные разногласия. Он: «Куда мы поедем? Вот будет реабилитация, поедем в Москву». Я: «Поедем в Москву и будем добиваться реабилитации». Моя точка зрения возобладала.

Мы в несколько дней распродали все свое имущество. Дом достался тому «деятелю», который топтал портрет Берии за то, что тот (якобы) выпустил врачей. Все ссуды Ленины достались ему. Он же нам отдал деньги. Милая бедная Дочка досталась Халиле, хозяйке квартиры. Леню на работе Встовский (директор треста) отправил так, что Леня был и удивлен, и растроган. Ему дали командировку в Москву с последующим увольнением, выписали премиальные. Укладывали наши вещи, зашивали и надписывали один художник с женой. Они просто нищенствовали в Енисейске, и мы на радостях отвалили им 500 рублей. Они нас и провожали. И вот, наконец, в четыре часа утра пришвартовался к пристани пароход, который и увез нас в Красноярск.