Вера Флоренская - Моя жизнь

У нас в мастерских работало несколько ссыльных инженеров, они были подчинены малограмотному механику, пропадали с тоски и манкировали работой. Я возмущалась этим: взялся – значит, работай. Но был там один инженер Кужма. У него голова работала – он не мог не изобретать. Изобрел ракетный катер, который мог ходить по очень мелким рекам. Долго сопротивлялись тому, чтобы изготовить образец. Механик считал это глупостью и не хотел выписывать материалы. Главный инженер сплавной конторы со специальным образованием кое-что понимал, и по его настоянию сделал Кужма образец, который был испытан и оказался очень необходимой вещью при сплавных работах на мелких реках. И вот статья в газете, поздравлен начальник мехмастерских, фотография, где сияющий механик стоит к катеру ближе всех, а Кужмы-то и нет. Что было дальше с катером, я не знаю, уехала. Относительно сносно жили врачи. Отношение к ним и доверие со стороны населения были прекрасными. Только однажды в родильный дом поступила беременная молодая женщина, она была несмелой, боялась всех беспокоить. Но наконец начала кричать. Ей сестра говорит: «Терпи, все терпят». Покричала она сутки. Окружающие женщины видят, что дело плохо. Вызвали врача. Врач, она же заведующая роддомом, она же партийный деятель, собралась подойти к больной нескоро. Когда посмотрели, перепугались, вызвали хирурга из больницы. Это был ссыльный лет сорока человек [127] Вероятно, Яков Иосифович Бендиг, заведующий хирургическим отделением Енисейской районной больницы. . Его очень уважали в городе и ценили как хорошего врача. Он посмотрел и отказался делать кесарево сечение. Ребенок уже был мертв. И больная умирала. Тогда, чтобы снять с себя ответственность, заведующая роддомом привлекла к уголовной ответственности этого хирурга «за неоказание помощи». Она рассчитывала на свое влияние и на то, что «враг народа» всегда виноват. Суд состоялся. Зал был полон, лестница на второй этаж была битком набита, площадь перед судом была полна народа. Я даже не подозревала, что в Енисейске так много народа, все женщины. Угрожающее молчание толпы, враждебное к заведующей роддомом, как потом говорили, повлияло на суд. Хирурга оправдали. И вот эта огромная толпа провожала его до дома. Дело не носило политического характера: суд мог судить по справедливости.

Были у нас московские знакомые – Сергей Митрофанович Дубровский и его жена Берта Борисовна Граве. Оба историки. Он – доктор, профессор. Аграрные движения в России – его специальность [128] См.: Дубровский С. М. Крестьянство в 1917 году. М.; Л., 1927; Аграрное движение в 1905–1907 гг. / Сост. С. Дубровский и Б. Граве; Комис. ЦИК СССР по орг. празднования 20-летия революции 1905 г. и Истпарт ЦК РКП(б). М.; Л., 1925. Т. 1; Дубровский С. М. Крестьянское движение в революции 1905–1907 гг. / Акад. наук СССР. М., 1956. . У Берты была книга, что-то о Государственной Думе [129] Б. Б. Граве опубликовала только две книги: Теория классовой борьбы Маркса. М., 1923; К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны июль 1914 г. – февраль 1917 г.: Пролетариат и буржуазия. М.; Л., 1926. . Идеологический фронт. Сначала они прибились к местному музею. Но райком счел недопустимым – враги народа на идеологии. Но жить надо. Около музея была какая-то интеллигенция: кто-то хотел защитить кандидатскую диссертацию. Вот тут в качестве подпольного руководителя (вернее, писал эту диссертацию) был Сергей Митрофанович. И получал с этой дамы деньги. Берта тоже брала на дом там работу и тоже нелегально. В общем, деньги были, но надо было прежде всего иметь жилище. Они жили в двух маленьких клетушках. В одной они спали, в другой была кухня. Около их кровати в ногах стояли до потолка клетки с курами и цыплятами. Запах был невыносимый. Петушки пели, когда им положено природой петь: в полночь, на заре и т. д. Будили супругов все время. В кухне около кухонного (он же столовый) стола жила огромная свиноматка. Когда они сидели за столом, она клала голову на один конец стола и с любопытством смотрела, как они едят. Стояла едкая вонь. Они были очень гостеприимные, всегда угощали, но есть было немыслимо. Так они жили, так боролись за существование. Но они были вместе и были счастливы. Я не помню, писала я о них или нет. Повторю еще раз. Его взяли в 32‐м году. Она осталась работать, где работала, и думала, что там всяких беспартийных жен берут, а она сама по себе деятель. Прошло пять лет. По работе ей надо было засекретиться. Она и подала об этом заявление. Стали ее проверять соответствующие органы и обнаружили, что у нее есть приговор на десять лет лагерей, а ордер на арест лежит в бумагах нереализованный. Скандал! Надо исправлять «ошибку». Посадили нашу Берту в лагерь на десять лет. Поэтому, когда Сергей Митрофанович освободился через свои десять лет, он еще ждал ее освобождения пять лет. Они не виделись пятнадцать лет. Теперь были, наконец, вместе и были счастливы. Они освободились раньше нас на несколько месяцев, их при первой возможности выручила академик Панкратова. А пока что они, тоже «вечные поселенцы», строили дом. Деньги тратили только на материалы, а все остальное делали сами, только тяжелые вещи, такие как бревна, поднимать им помогали. Помню, как я однажды подошла к их дому, очень высокому, то ли двухэтажному, то ли на сваях (не помню), только на крыше сидел Сергей Митрофанович и крыл тесом крышу, а доски снизу подавала Берта. Родственники им посылали посылки. Жили они по тем временам безбедно. Другие ссыльные устраивались в больницу, в роддом уборщицами, нянями, сестрами, в пошивочную мастерскую.

Мы с Леней были из наиболее благополучных, так как были оба на «ответственной работе». Это значило: вспашут землю под картошку, выпишут дров, дадут лошадь, чтобы возить бревна для дома. Зарплата по 800 рублей. Одну посылали детям, на другую жили сами. Имели корову по имени Дочка, которую Леня очень любил и иногда, ошибаясь, называл Олькой. Она каждую весну приносила по теленку. К осени теленок превращался в бычка. У Дубровских весной покупали поросенка, обоих резали, замораживали. Сажали картошку и помидоры. Помидоры лежали у нас под кроватями до октября. Хозяин нам дал половину своей ямы во дворе под картошку. Я не помню, чтобы копала картошку. Леня с каким-то рабочим копали и привозили в мешках. И Леня несколько десятков мешков сам ссыпал в яму. Один раз он надорвался, у него получилось что-то вроде инсульта, правая нога тащилась и лицо покривилось. Я хотела уложить его в постель, но у него было срочное дело, и он ушел. Все вскоре прошло, только в лице что-то изменилось. За Дочку мы должны были сдавать пять килограмм масла в год. Леня, когда ездил в командировку на Ангару в «глубинку», привозил масло из магазина и сдавал. Многие так делали. Экономика! Молоко мы продавали, корова давала всего два-три, редко четыре литра. Словом, шла битва за существование. Тем более что все время висела угроза новой войны, и мы торопились построить дом, обзавестись хозяйством, чтобы к нам могли привезти всех наших внуков на время войны. Да и сами-то дети были еще не оперившимися и очень нуждавшимися в помощи. Зимой каждое воскресенье Леня брал лошадь с санями в сплавной конторе, нанимал одного бурята, старика Тугура – жилистый старик, большой спец обращаться с плотами и бревнами, пьяница. Очень хороший человек. Леня с ним очень подружился. За день они вывозили – выкалывали из льда из замерзшего плота, валили на сани и волокли, сначала на гору, на высокий берег, потом на участок, который был нам отведен под дом, – три-четыре бревна. Каждое воскресенье в любой мороз. Леня давал деньги, Тугур напивался и засыпал где-то у себя в лачуге до утра. А мы с Леней после обеда еще ходили в кино. При этом оно часто начиналось с опозданием: «Петров еще не кончил чай пить» – ждали его. Патриархальные нравы.