Вера Флоренская - Моя жизнь

Мы жили по улице Ленина, дом № 1, двухэтажный старый дом слепого старика Вильданова. У него была дочь Халила. Одна рука у нее была сухая. У Халилы был сынишка Валька. Сначала ему был один год, потом стало четыре года. Леня приходил домой очень часто раньше меня, и когда я прибегала, он уже растапливал печку, за столом в кухне сидел Валька, пил молоко. Леню все там любили, меня слушались. Валька звал Леню Лекич, а меня Лелео. Когда мы приходили домой, если он был на улице, то вопил на всю улицу эти имена. Дом был грязный, полный клопов, но теплый и крепкий. Первый год мы занимали комнатушку за проходной, где жил старик с Халилой. Потом освободили комнату с кухней. Халила выбелила известкой комнату и кухню, вымыла полы. Я принесла от ветеринара ДДТ. Мы засыпали весь дом, все щели, старик насыпал себе под рубаху. Выжили клопов. Халиле я сказала: «Ты ничего дать своему сыну не можешь, так хоть ухаживай за ним. У тебя кругом грязь. Пусть у тебя будет чисто и красиво, и пусть ребенок будет чистый и красивый». Эти слова имели значение. Все было вычищено, выскоблено, выстирано. Совсем стало жить легче.

Приехала как-то из Норильска старшая дочь Вильданова с мужем. Ехали они в отпуск с большими деньгами. На нас они смотрели гордо и презрительно, поскольку мы «враги народа». Он шофер, а она уборщица или что-то в этом роде. Они решили помочь отцу и купили корову им в подарок. Коровенка была молодая и «невоспитанная». Она на всех бросалась бодаться не со зла, а просто так. Рога у нее были длинные и острые. Однажды я вхожу во двор, а ко мне сбоку бросается эта корова, наклоняет голову и острым своим рогом поддевает меня. На счастье, на мне была кожаная парижская курточка. Рог по ней скользнул. Я в это время портфелем хлопнула ее по глазам, и она убежала от меня, а я от нее. Если бы не кофта, она меня поддела бы под ребро. Как-то я сижу дома, Леня ушел во двор. Вдруг влетает сосед и кричит: «Там твоего мужика корова убивает, а ты сидишь». Я вылетела во двор. Стоит толпа народа, в том числе и этот здоровенный мясник, и охают, а в конце двора мечется эта корова и, нагнув голову, старается забодать моего Леню. Он же не имеет ничего в руках, прыгает перед ней, расставив ноги, и пытается схватить за рога. Все боятся подойти к разъяренной корове. Я стала бегать, искать палку. В это время корове надоело, она махнула хвостом и ушла в стойло. Мог Леня погибнуть такой бесславной смертью. После этого соседи составили акт, и корову отвели на бойню. В баню мы ходили километра за два в поселок около города. Помню, однажды был трескучий мороз. После работы собрались в баню. Луна, снег белый, ничем не замутненный, сверкает, блестит дорога белая, дома снизу завалены белым снегом, и с крыш свисает белый снег, только окна темнеют. Тишина, только валенки скрипят по снегу. Ни души кругом, и мы с Леней бежим в баню. Туда бегом и из бани. И не простужались. Это был быт.

С людьми же мы встречались помимо работы мало. С вольными было нельзя, так как была директива с нами не встречаться: «Ну, если ссыльный к вам зачем-нибудь придет, не выгонять же его, но сами к ним ни-ни». Да и желания особого не было. «Интеллигенция» сосредоточивалась в музее, в школе. Но мы их даже в лицо не знали. Со ссыльными встречаться тоже надо было с большой осторожностью – были те времена, когда доносить было «доблестью и геройством». Единственные люди, с кем не очень часто, так как жили на разных концах города, встречались, были Дубровские. Летом 1952 года кто-то из норильских товарищей, кажется Сабсай и еще кто-то, заехали к нам в Енисейск, чтобы обсудить положение. Пришли к выводу, что нет никакой надежды на спасение. До нас доходили слабые отголоски того, что было в Москве. Но все-таки и наши деятели пытались подражать. Например, наш знакомый, ссыльный Бабицкий, бывший главный энергетик Днепрогэса, был где-то в командировке из Енисейска по Ангаре на лесоповале. Туда приехал заместитель начальника нашего треста (забыла его фамилию), дурак дураком. И вот им надо было возвращаться в город, но заместитель начальника сказал, что он с евреем не может ехать в одной машине, и уехал. Бабицкий потом добирался попутными. Это были единичные случаи и нас не касались. Но фельетоны антисемитского характера Нариньяни [130] См., например: Нариньяни С. За спиной у ведущих // Правда. 1953. 11 янв. , наконец, «дело врачей» [131] Имеется в виду дело против группы врачей, которые в 1952 г. были арестованы и обвинены в убийстве ряда советских руководителей. В январе 1953 г. было публично объявлено, что «большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией “Джойнт”, созданной американской разведкой для оказания материальной помощи евреям в других странах». Кампания имела антисемитский характер, она закончилась после смерти Сталина в марте 1953 г. 3 апреля все арестованные были освобождены, вскоре реабилитированы и восстановлены на работе. – все это сгущало тьму и безнадежность нашего существования. Леня начал совсем хандрить. Он много работал и в конторе, и по хозяйству, но стал мрачен и раздражителен. И я ему сказала: «Выбери тему и пиши книгу. Пошлем ее в издательство под моей фамилией». Он увлекся, повеселел, работал очень интенсивно. Книга была об отпусках. Через несколько месяцев мы ее послали в Москву. Она попала к Пашерстнику – профессору по трудовому праву. Получили ответ: «Уважаемая товарищ Флоренская, Ваша книга превосходная, ясность мыслей и т. п. Она может служить Вам как кандидатская диссертация. Передаю ее в издательство». Настроение поднимается. Но… издательство не так-то просто надуть. Они прежде всего должны знать, кто автор. Как это где-то в Енисейске нашелся такой ученый с таким культурным багажом. Начали через всякие органы проверять и проверяли до нашего возвращения в Москву. О дальнейшей истории этой книги напишу потом.

Я работала в мехмастерских сплавной конторы. Было там четыре цеха: литейный, механический, столярный и сборочный. Первые два помещались в соборе, контора – в доме священника, столярный цех – на отлете, а сборочный – в основном на улице. Литейный цех переплавлял из металлолома мелкие детали. На переплавку пошли все ограды чугунного художественного литья, ограждавшие этот собор. Потом пошел на переплавку пол собора, тоже художественного литья. Вокруг собора было раньше кладбище для особо почетных граждан и священников. Когда копали землю по какой-либо надобности, то выкапывали черепа, кости. Рабочие их футболили, хохотали, один раз в гробу нашли бутылку вина, тут же распили, говорили – хорошее вино. Разные там работали люди из местных. Помню, один токарь, молодой человек, заочно кончил техникум. Ему предлагали разные должности, он от всего отказался, приходил вовремя на работу. Выполнял все задания прекрасно и уходил домой. Никакой общественной работой не интересовался. Выстроил себе сам прекрасный дом. Имел кое-какое хозяйство, чтобы поменьше зависеть от внешнего мира. Завел великолепный приемник и слушал по нему весь мир. Он был, кажется, единственный во всем Енисейске, не боялся слушать. Имел много книг. Он был очень замкнут. Мне с ним не пришлось ни разу разговаривать. Работники, токари, слесари – народ серьезный, пьяных не было. Люди дорожили работой, так как устроиться было больше негде и у всех были свои дома, хозяйство. Летом во время навигации все шкиперы, механики, матросы катеров уходили на суда сплавлять лес по Енисею. Зимой же они получали отпуск на два месяца. Остальное время они должны были использоваться в мехмастерских. Механики занимались ремонтом механизмов своих катеров и тракторов. А вот шкиперы, которые были заняты ремонтом корпусов, у них работа была в основном весенняя: спускать на воду катер, красить, затирать дыры. А зимой они частенько болтались без дела. Была партийная прослойка, особенно активным был Медведев, начальник литейного цеха. Грязный, небритый, нестриженый. Пьяница – только не на работе. Приходил ко мне: «Открой “рюдюкуль” и дай трешку до зарплаты – жена не дает». Отдавал всегда. Активность проявлялась у многих. У Медведева она проявлялась священной ненавистью к «врагам народа», к евреям и т. д. Это не у рабочих, а у тех, кто должен был проявлять свою партийность. Сейчас расскажу. Был тоже председатель месткома, у которого я задним числом за месяц или два писала протоколы заседаний месткома (несуществовавших) для отчета.